Младший брат

Канабек был немало удивлен количеству желающих проститься с его отцом. Их становилось больше по мере того, как подобно волне, расходилось известие о смерти старого водовоза. Вереница соболезнующих тянулась еще несколько месяцев после похорон.

Его отца уважали, лишь после его смерти, Канабек узнал, скольким людям за всю жизнь помог его отец. Ему выражали соболезнования и их сочувствие не было наигранно, они искренне горевали об утрате, постигшей его семью. Иногда приходили дети тех людей, которых поддержал в тяжелую минуту Толеутай-ата, рассказывали о нем, благодарили сына за отца. К горечи утраты присоединилось гнетущее чувство стыда: он, совсем, не знал этого человека, не видел в нем отца. Чужие люди называли его святым и сожалели, что опоздали с благодарностью. И эта несправедливость легла на плечи Канабека: отец спасал и помогал, а теплые слова, идущие от сердца, услышал сын.

Чтобы разглядеть в человеке что-то хорошее, нужно особое зрение, уметь видеть сердцем. Канабеку пришлось признать, он был слеп все эти годы.

Канабек делал все, что положено делать в таких случаях, о чувствах не думал. Он не плакал, да и никто не плакал. Его брата мало кто помнил в ауле, а родная семья с его смертью смирилась давно и эти несколько месяцев ничего не изменили; и слишком стар был его отец, прожил долгую жизнь. Казахи не льют слез попусту, разве не милостив Всевышний, так щедро отмеривший срок покойному.

После того, как тело брата обмыли, Канабек собственноручно надел на него свой китель, а перед этим забравшись на крышу дома, отыскал там медаль и прикрепил к кителю. Свои же награды убрал в жестяную коробку, туда, где, прежде, лежала скрытая от глаз, медаль брата. И только после этого, Канабек позволил завернуть тело в кусок белой ткани. Может и не заслужил его старший брат прощения за предательство — над этим еще стоило подумать — но в одном, Канабек теперь был уверен, круглый символ воинской доблести, облаченный в золото, принадлежит Айнабеку по праву, завоёванным им в боях за город Сталинград. Смесь грызущего раскаяния и горечи безвозвратной потери, стальным обручем, сдавившее сердце и не позволявшее вздохнуть в последние дни, немного отпустила, после того как награда оказалась на груди ее владельца.

Никто не плакал, не кричал от горя, провожая в последний путь человека с большим сердцем. Лишь тополя, высаженные полукругом с яблоней в центре, печально зашумели, зашелестели листвой вслед похоронной процессии — все присутствующие мужчины, включая детей мужского пола, сопровождали тела, завернутые в ковры и бережно несомые группами мужчин по шесть человек — так они прощались с тем, кто любил их, разговаривал с ними, а в последние годы просто наслаждался одним их видом.

Отца Канабек похоронил рядом с матерью. Кирпичный мазар, построенный Канабеком после смерти матери, был рассчитан на два места. Рядом с мазаром родителей вырос свежий холмик земли, там упокоилось тело брата, последнее жилище для него еще предстояло возвести. Глядя на него, Канабек уже знал, что мазар будет строить просторным: для брата, себя и Жумабикe.

Глава 22 Не родной

Канабек Смагулов был человеком консервативных убеждений. Полутонов не признавал. Украл, значит, вор. Соврал, значит, лжец. Совершил преступление, останешься преступником до конца своей жизни, сколько бы в этом ни раскаивался.

После смерти отца и брата, в голове началось непонятное брожение мыслей, смутное сознание какой-то ошибки, какого-то поворота не туда, оседало на душе серой мутью. Вся эта мешанина чувств и идей вызревала, будто в туго обтянутом коконе, из которого вот-вот — он чувствовал — вылупится истина.

Канабек понимал, все в его жизни рушится прямо на глазах. Отец, Айнабек, Жумабике, дети… Он виноват перед ними или нет?

Отец умер с мыслью, что один сын стал предателем, а другой ненавидит его. Брат погиб, так и не получив поддержки брата в своей беде, а жена хочет уйти от него и забрать детей.

Итогом последних событий его жизни может стать беспросветное одиночество.

Из дома вышел Амантай, подсел к нему на лавку.

— Можно с вами поговорить.

«Тебя еще не хватало» — мелькнула мысль, которой тут же устыдился.

— Говори, — бросил он устало, глядя на играющих сыновей семи и пяти лет, Владимира и Болата.

— Я насчет учебы…, — начал говорить Амантай, но Канабек перебил его.

— А, это к матери. Я, оказывается, ничего не знаю ни про своих детей, ни про нынешнюю молодежь…

В это время Болат размахивая палкой, закричал.

— Ах ты, фашист, на тебе, на тебе…

— Ты что, Болат, какой я фашист, я красноармеец?

— А давай, будто бы ты в плен попал, а я тебя спас.

— А вдруг и ты, тоже, попадёшь?

— Тогда мы вместе сбежим от немцев. Там яма есть. Побежали, это будет окоп.

Канабек застыл, пораженный диалогом своих детей. О, Аллах, как же тяжело было его отцу. Ведь легко осудить брата, а как быть с сыном? Воистину, простить отца, дано только сыну, ставшему любящим отцом!

Амантай, также наблюдавший за игрой братьев, горько заметил.