Млечный Путь

Прежде всего Николай отыскал Марину и поднял ее. Во дворе дома росла старая груша. Он усадил Марину под этим деревом, а сам бросился спасать Надю. Вместе с Ганусей они принялись лихорадочно отбрасывать кирпичи. На помощь сбежались люди. Вскоре стал слышен голос Нади. Она стонала и звала его. Уже видна была ее одежда. Николай просунул руку между кирпичей и дотронулся до нее. Он слышал ее голос из этой каменной могилы. Он припал лицом к узкому провалу среди кирпичей, чтобы сказать ей слово, и в этот момент снова все сотряслось, громыхая, и черный дым со взметнувшимся к небу огнем наполнил собою мир.

Более ста самолетов летело над Минском.

Николай с трудом оторвался от камней и увидел, что над его головой дрогнула четырехэтажная стена: соседний дом раскололся, горит и рушится. Он увидел, что Гануся побежала к Марине, и его удивило, что Марина неподвижно сидит на прежнем месте, как-то странно приподняв лицо кверху. Его спасло то, что он в этот миг ринулся к Марине. Расколотый и объятый пламенем дом рухнул и скрыл под собой Надину могилу. Теперь Надина могила стала огромной. Она вся пылала огнем. И всюду все горело. Он обнял рукой Марину и повел ее из огненного моря.

— Это пожар? — спросила Марина.

— А разве ты не видишь? — ответил он.

— Нет, не вижу, — сказала она, и он остолбенел от ужаса: только теперь до его сознания дошло, что Марина ослепла.

Он, посмотрел туда, где в каменной могиле горела Надя. Казалось, огонь охватывал весь город. Надина могила была высоким столбом огня и дыма. Перед Николаем рисовалась страшная картина: Надя испепелялась в огне, скованная камнями, и не могла шевельнуться, чтобы хоть чуть-чуть отвернуть лицо от жгучей боли. Прижав к себе Марину, почти неся ее, он вышел на улицу и до самой ночи стерег огненную Надину могилу. «Боже, — шептали его губы, — пусть бы ты был и существовал и сделал бы так, чтобы под этим огнем она была уже неживой…»

Сам словно опаленный огнем, он вывел Марину на Червеньский тракт. И только тогда заметил, что и Гануся идет рядом.

Всю ночь небо над ними было огненным. Минск не погас и к утру. Зарево пожара лишь немного поблекло в лучах солнца. Много дней они все шли и шли.

Это было счастье, что Марина еще могла держаться на ногах. Неосознанный порыв вел его к родному дому, туда, где он родился и вырос. Дня через два он на ходу начал занимать девочек разговорами, чтобы и самому хоть как-нибудь облегчить свое горе, не покориться смерти. И на третью ноль они еще видели далекие зарницы минского пожара.

К середине июля добрались они до того уютного уголка на земле, который называется «родной дом». На дверях висел замок. Значит, Веры тут не было. Все втроем они едва держались на ногах. Он сорвал замок вместе с петлями. И уже на следующий день ему стало ясно, что здесь его странствия не кончатся. Стало известно, что через здешние места уже прошли немецкие танки. Но у Марины не было сил идти дальше. Она уже не могла даже подняться. В сенях был топчан, и на нем соорудили постель для Марины. Она углубилась в молчание. А Гануся с отцом заготавливала еду на зиму с покинутых людьми чужих огородов. Накануне тут прошли немецкие части и у людей все забрали. А за то, что люди не хотели отдавать свое добро, немцы подожгли село, — таким образом, эта хата осталась одна-одинешенька вблизи большого пепелища. Люди разбрелись. Николай же Семага остался ждать более удобного случая, чтобы уйти с детьми. Марина лежала слабая осень и зиму. Только к весне стала ходить по двору. Говорила, что уже начала различать контуры окружающих предметов. Она начинала видеть. И это приободрило их всех. Весна придает сил человеку. Может, к лету Марина выздоровеет и можно будет тронуться в дальнейший путь. Это ожидание держалось на надеждах. Похоже, Марина становилась здоровее. Скоро уже! Скоро в желанный путь!

Наступила вторая военная осень. Марина, казалось, выздоровела, а у Николая Семаги прибавилось надежд.

Миновала зима, промелькнуло лето, и наступила новая осень. В начале этой осени здесь появился новый человек, в какой-то старинной крестьянской одежде. Он был еще молод. Долго разговаривали они с Семагой, пока оба поняли, что им нечего опасаться друг друга, надо лишь обняться и расцеловаться. Незнакомец сказал:

— Я чех. Эдуард Новак. Врач из предместья Праги. Мой отец, умирая, сказал мне: «Помни, многим поколениям чехов предстоит бороться, чтобы Чехия была свободной в веках». Мой отец умер за два года до того, как Гитлер кованым сапогом стал нам на горло. Я помню своего отца и чту его. Немцы мобилизовали меня в свою армию. Я бежал и вот теперь скитаюсь. Эту одежду я выпросил у одного человека под Слонимом.

Так и остался здесь Эдуард Новак ждать своего часа. Марина стала его главной заботой. Как лечебное средство, он рекомендовал ей покой, тишину и сон.