Млечный путь (СИ)

Ньют не находит ответов на поверхности. Спроси у него: «Что случилось?» — и он сможет лишь плечами пожать. Копаться в себе нет сил. Уже надоело. Надоело так же, как надоедает каждый день вставать в семь ноль-ноль, распахивать шторы в темной комнате и проживать день, идеально повторяющий предыдущий.

Бывает ли что-то настолько же абсурдное, чем поведение Ньюта в эти две недели? Когда, напившись с незнакомыми людьми, выкурив множество сигарет, вдохнув пару дорожек белого порошка, он, едва успев от всего этого отойти, еле подволакивает ноги, чтобы добраться до парня, с которым познакомился в таком же состоянии? Когда, показывая себя все с более ужасной стороны, он понимает, что ни к кому больше пойти не может. Когда, приходя к Томасу, он открывает для себя, что и за него могут беспокоиться, а Томас сам по себе бесподобно хороший человек.

А Томас раз за разом покорно открывает Ньюту дверь, помогает снять куртку, наливает кружку горячего дешевого кофе, читает лекции, что постоянно это делать нельзя, а потом отправляет домой.

Но и у него в какой-то момент не выдерживают нервы.

«Если ты еще раз заявишься ко мне в таком состоянии, ты сюда больше не войдешь, » — обещает он. Складывает на груди руки, сдвигает брови у переносицы и не отводит от Ньюта пристального взгляда, прислонившись плечом к дверному косяку. Ньют пристыженно опускает голову, сильнее обхватывает пальцами пузатую томасову кружку и говорит себе, что знал, что рано или поздно придется уйти. Но он не уходит.

Так заканчиваются эти сумасшедшие две недели. Зависимость пожирает его изнутри, а он, возвращаясь домой, кричит в истерике, потому что не может ее ни вырвать, ни вырезать, ни хотя бы выблевать, чтобы никогда больше не беспокоила. Все ведь почти получилось.

Но все, что он может, — подавлять ее упрямо и изо всех выпитых сил — ровно до тех пор, пока она не окажет первое же сопротивление. И тогда она подавит его самого.

А в очередной раз, когда Томас недовольно отчитывает Ньюта за то, что совсем не бережет себя, кошка с рычанием запрыгивает к Ньюту на колени и сворачивается калачиком. Желтые солнышки ее глаз держат свой настороженный взгляд на хозяине, а острые коготки внезапно жестоко впиваются Ньюту в бедро.

Томас смеется. Ньют шипит от боли. Томас выглядит довольным.

— Ты ей нравишься, — говорит он. Уходит от других вопросов и садится за тетради, берет ручку, а следом снова начинает шуршать исписанная бумага.

Кошка ворочается у Ньюта на коленях, устраиваясь поудобнее. Ворчит, когда он пытается скинуть ее на пол и остается на своем месте, даже не пошевелившись.

— Я прямо ощущаю ее любовь, — саркастично произносит он. Впрочем, он готов просидеть в обществе Томаса (и кошки) хоть весь день. Этот уют, который сквозит в одном только присутствии парня, похож на мягчайшую перину, что выглядит настолько соблазнительно, что в ней можно проводить дни напролет.

И Ньют проводит. Потому что этот дом, хоть и никогда не станет для него родным и готовым принять, действительно тянет к себе своим теплом и неравнодушием. Здесь живет сама жизнь.

Вряд ли Ньют может похвастаться тем, что жизнь его становится разнообразнее с появлением в ней Томаса. Скорее всего она напротив становится более спокойной и совершенно размеренной — в ней не происходит ничего ровным счетом. Он сидит у Томаса дома каждый день, запоминает, что по выходным тот всегда с самого утра спешит на подработку, а иногда (конкретнее — по средам) ходит и на вторую, заимел новую привычку — читать все, что находит у Томаса на полках, развлекает вечно недовольную кошку и постепенно начинает вливаться в простую повседневную жизнь.

Этот месяц, что пролетает мимо него абсолютно незаметно, становится самым прекрасным временем с того рокового дня, который ознаменовал появление истощающих зависимостей. Самым прекрасным временем за полтора года. Так необычайно и так невероятно быстро переворачивается жизнь.

А потом все переворачивается и внутри, когда Минхо говорит ему то, что никогда не говорил — ни ему, ни кому-либо еще. «Я горжусь тобой».

***

У Томаса дома Ньюту нравится чертовски сильно. Он — говоря на полном серьезе — готов проводить в этой уютной квартире целые месяцы и никуда более не выходить. Сидеть на полюбившемся подоконнике на кухне завернутым в леопардовый томасов плед и изредка смотреть в окно на город. Живущий своей жизнью, находящийся за толстой непроницаемой стеной, отрогожденный и чужой. Чувствовать льющееся изнутри тепло и пить дешевый горький кофе. Пахнущий ярко, забивающийся в волосы и не желающий покидать захламленную квартиру. Читать утащенные из-под носа у Томаса умные книжки и поглаживать черную шерстку злой томасовой кошки. Мурчащей тихо и все еще недолюбливающей Ньюта, но неизменно сидящей на коленях только у него.

Томас говорит, он собственную кошку не может даже на руки на секундочку взять. Томас говорит, она всегда была готова выцарапать ему глаза. Томас говорит, она слишком надменная, а Ньют ей слишком понравился.