Млечный путь (СИ)

Впрочем, наверное, это что-то из разряда суперспособностей. Просто потому что обычному человеку это точно не по силам.

Ньют просыпается уже к вечеру совсем один. Мягкая темнота комнаты, дверь в которую почему-то закрыта, не раздражает глаза и позволяет видеть вокруг себя достаточно.

Боль в практически выворачивающихся мышцах едва позволяет даже приподняться на локтях, а голову упрямо тянет вниз. Выкручиваются и кости тоже, буквально крошась под теми нагрузками, которые в обычном состоянии почувствовались бы вряд ли, но Ньют заставляет себя сжать зубы. Сам виноват. Придется терпеть, пускай к вечеру по какой-то причине становится хуже, чем днем.

В мозгу бьют колокола, вызывает гул в ушах, Ньюту хочется лечь назад, но больше никогда не просыпаться. Мир лишится еще одного бесполезного существа, а дышать станет чуточку легче.

Ноги держат с трудом, пока глаза застилает черная пелена, а звон в ушах становится отчетливей и громче — настолько, что приходится схватиться за голову и опереться плечом о стену. Переждать пару минут, прежде чем заставить тело идти дальше, и это самое большое испытание для иссушенного организма.

Какой бы безобидной ни была темнота, сталкиваться со светом глаза оказываются не готовы. Пронзает голову лучами стрел, и Ньют шипит себе под нос что-то бессвязное, но определенно нелицеприятное. Боль вновь начинает владеть им целиком и полностью.

А с кухни слышится голос. Какой-то грустный, и проскальзывают натянутые смешки — такие же натянутые, как струны гитар, готовые вот-вот порваться с резким звоном. И в тех словах, что произносит Томас, Ньюту чудится наполненное до краев отчаяние. Болезненное, серое и поглощающее своей безысходностью. Словно снова приходится переживать то, что так хотелось забыть, как страшный сон, выбросить из головы, как лишний мусор, и никогда не возвращаться к этому, как к пройденной смерти кого-то из близких.

Ньют к такому тоже не возвращается.

И он проскальзывает аккуратно в дверь на кухню, словно бесплотный дух. Останавливается на пороге и смотрит только себе под ноги, не решаясь поднять глаза на подрагивающую спину Томаса. Обтянутая серой майкой, сгорбленная, она кажется меньше — сам Томас кажется меньше, и тоска в его словах вырывается наружу и окутывает его белесым угрюмым дымком. И до Ньюта доходит осознание, что все почему-то стало не так.

Вряд ли он сможет понять, когда это произошло. Как и все, что с ним случается, эти изменения проходили незаметно и максимально скрытно. И отследить невозможно, какая деталь или какое слово могли привести к конечному итогу.

Кажется, Ньют слышал, что это называется эффектом бабочки. Когда, подобно домино, одно за одним падают звенья огромной построенной нечеловеческими усилиями цепи — только вот в отличие от домино тут нельзя наверняка сказать, какое звено упало первым. И Ньют сейчас уже уверен, что однажды он проснется утром и обнаружит себя лежащим в перемешанных дощечках домино, разбросанных, уничтоженных, не представляющих из себя более целой системы — только жалкую кучу бесполезного хлама.

Неприметному мотыльку, что как-то влетел в открытое окно, стоило лишь слегка взмахнуть легкими крылышками — этого хватило, чтобы уронить какое-либо из звеньев.

Когда Томас кладет трубку и вздыхает тяжело-тяжело, Ньют вдруг понимает, что ушел в раздумья слишком глубоко. Теперь поздно думать, что привело к этому, остается лишь наблюдать, как все вокруг него рушится в тысячный раз.

— Как ты? — произносит Томас, но на Ньюта тоже не поднимает глаз. Ньют пожимает плечами. Почти нормально. Но он виноват.

— Кто звонил? — спрашивает, стараясь вернуть голосу твердость, но хрип звучит в нем, как помехи при телефонном звонке, и приходится переходить вовсе на шепот.

Томас вскидывает голову, сталкиваясь, наконец, с Ньютом взглядами, и улыбается до того грустно и едва ли заметно, что самый лучший сапер не смог бы предотвратить взрыв в сердце. Томасу нельзя так улыбаться. И его глаза не должны сиять в такой манере.

— Чак, — отвечает он тихо и качает головой, — пока мамы дома нет.

И Ньют, наверное, впервые в жизни сразу же понимает, что должен сделать. И не то чтобы это оказалось так просто — ноги просто внезапно перестали слушаться, — но заставить себя в пару секунд пересечь кухню и приблизиться к Томасу получается виртуозно. Для подавленного Ньюта так точно. Всего на мгновение он позволяет себе установить с ним зрительный контакт, а потом Ньют кладет ладони Томасу на талию и прижимает к себе. И упираясь ему лбом в плечо, тот цепляется Ньюту за футболку между лопатками. Сильно, отчаянно, со страхом — будто всерьез верит, что в данный конкретный момент он летит в черноту гигантской бездны.

Быть может, Ньют не позволит ему упасть.

Неверие в счастье больно вцепляется в глотку, и пальцы льдом сковывают горло. Ледяная клетка держит в заточении, но не позволяет даже слезинку проронить. С болью в груди и ослабленным сердцем Ньют убеждает себя, что ему нужно всего-то перестать разочаровывать себя и людей в себе. Тех людей, который дороги ему и которым дорог он.