Млечный путь (СИ)

И тогда Томас задыхается, и Ньюта начинает выворачивать. Темнеет в глазах, но он и впрямь никого не подпускает. Подпустил уже достаточно близко — огреб лишних проблем. Не лучше ли ему было бороться со своими иллюзиями и страдать от боли по утрам в одиночку? Возможно, этой боли стало недостаточно. Он же так любит делать себе больно. Аксиомы нельзя оспаривать.

И вновь возвращаются иллюзии, мир тонет в галлюцинациях, Ньют чувствует спиной, как прямо за ним ползут черные голодные тени, что жаждут его испорченной крови. Отключается совсем разум, держаться на ногах нет никаких сил, вокруг кто-то бегает и кричит, отовсюду слышится невыносимо громкий топот ног. Ньют хочет, чтобы все это прекратилось, но оно не прекращается, и дальше все повторяется, закручиваясь в нескончаемую спираль.

Не знаешь, что делать — просто кричи. Ньют затыкает уши руками, чтобы не слышать собственного крика, когда тело вновь выворачивает, и прекратить это никак нельзя. Мечется из стороны в сторону Томас, бегает в панике Чак, Ньют, на секунду взяв себя в руки, просит Томаса увести брата подальше от него, потому что видеть это — худшее наказание за то, что они всего лишь оказались рядом. Но Чак не слушается, а боль возвращается, и так опять раз за разом, дрожь, рвота, адская боль, словно режут на куски, и плавится все на свете.

Холод или просто привычная ломка? Что из всего этого настигло его теперь? Заходятся в агонии легкие, сжимается желудок, меняются местами все органы внутри. Звезды так давно не кусали его вены изнутри, и вот во что это вылилось — такое состояние невозможно назвать отличным. Его нельзя называть вообще никак. Потому что разум противится возвращаться во времена с иглой у кожи, а тело срочно требует все повторить. Кого же слушать?

Когда это закончится? Ньют молится, чтобы это прекратилось, но такие молитвы летят в пустоту. Трясутся ладони, гулко отдает в ушах стук сердца, совершенно пересыхает в горле, но ощущения приходят в относительную норму. Скоро начнет выравниваться дыхание, и он сможет подняться.

Тяжелое сопение поначалу сбивает с толку, потому что Ньют уверен, что так громко и жадно втягивать в себя воздух не может. Наконец проясняется в глазах, Ньют пытается осмотреться, пытается понять, кто он, где и зачем живет. А находит себя абсолютно опустошенным на полу вместе с обнимающим его Томасом, а рядом в дверном проеме стоит заплаканный перепуганный Чак. Вырвать свое сердце и подарить ему — все, что остается, чтобы искупить свой грех. И пускай он сделает с этим даром что угодно. Желательно, разорвет на тысячу частей, подожжет и растопчет, пока они будут гореть.

Но Чак на такое не пойдет. Даже если бы Ньют сделал так же с его сердцем. Чак сохранил бы его, согрел и положил в хрустальную шкатулку, где оно будет лежать вечно. Такое же хрупкое, как весь его хозяин. Как тот сосуд, в котором ему суждено провести остаток своей вечности.

И Ньют знает, что сам разорвал сердце Чака. А тот все терпит.

Это же Ньют сделал и с сердцем Томаса. Встречаясь с привычным янтарем его глаз, он видит не тот блеск, что держит на плаву, он видит мутную пелену разбитого, уничтоженного мира, что Томас придумал как-то давно.

Он пытается встать, садится, и Томас тянется вслед за ним. Ньют смотрит долго, неотрывно, а потом все же обхватывает его руками. Высохшие губы ему что-то обещают, Ньют не знает что, но уверен: эти обещания не сдержать он права не имеет.

Томас всхлипывает, упирается лбом Ньюту в плечо, и рядом с ними падает Чак. Объятия становятся, больше, крепче и теплее, а Ньют думает, что все люди, что его окружают, никогда не позволят ему остаться одиноким впредь. Такое сильно желание все бросить и сорваться куда глаза глядят. Лишь бы все они его не оставили.

Томас отводит Ньюта на кухню и молча делает ему кофе, Чак все это время не отходит от Ньюта ни на шаг, цепляясь пальцами за его рубашку, и Ньют не перестает его обнимать и безостановочно извиняться, а кошка сидит около его ноги и мурлычет на весь дом, потираясь ему о штанину.

И когда Чак отходит от испуга, когда кошкой забывается ее внезапная нежность, когда выпито по десять кружек растворимого кофе, когда сумерки отдали уже власть полному мраку, Ньют, лежа рядом с Томасом, робко целует его. Даже не надеясь получить ответ. Но ответ имеет место быть, Томас цепляется за Ньюта сильнее, чем цеплялся весь день Чак, обнимает до того отчаянно, что встают комом в горле слезы, и шепчет ему в ухо совсем беспомощно:

— Никогда больше нас так не пугай.

***

А потом все начинает крутиться в адской карусели. Ньют не успевает следить за событиями, он успевает следить только за сменой болезненных ощущений, целыми днями лежит на кровати и не может заставить себя сказать хотя бы слово.

Он хотел бы просто пялиться в потолок, но каждое неаккуратное шевеление заставляет его по новой проходить все тяготы страшнейшего кошмара на земле. Томас выгоняет Чака к друзьям, чтобы тот всего этого не видел, зовет на помощь Минхо, а Ньют мечется по кровати, выкрикивая что-то совершенно бессвязное, не помня себя от боли и слез.