Мне сказали прийти одной

Австрийский офицер службы безопасности сказал мне, что в Хорватии, Сербии, Венгрии и Австрии, не говоря уж о Турции, процветают черные рынки сирийских паспортов. Но большинство людей добираются до Вены, вообще не показывая чиновникам паспортов или каких-то других документов, поскольку двигаются вместе с потоком беженцев. Представители власти по пути могут спросить имена или страну происхождения, но документы не требуют. Авантюристы легко переходят все границы, просто объявив себя сирийцами и не предоставив этому никаких доказательств.

Услышав сирийский и иранский диалекты, я остановилась послушать. Самозванцев было столько, что настоящие сирийцы уже начали жаловаться на фальшивых, утверждая, что из-за авантюристов вроде Хамзы им скоро здесь будет никто не рад и путь перекроют.

– Посмотрите на этих людей, что они вообще здесь делают? – спросил меня шестидесятидвухлетний сириец по имени Мустафа.

Он был очень худым, его черные волосы были тронуты сединой. Мустафа приехал в Австрию с сыном и группой других сирийцев, теперь они ждали возможности купить билет на поезд в Германию.

– Мы бежим от войны и бедствий, а эти люди занимают наше место!

Он прервался, чтобы помочь потерявшей сознание женщине, дав группе афганцев возможность встать впереди него в очереди.

У настоящих сирийцев документов тоже не было, поэтому проверить, говорят ли они правду, было трудно. Когда я заговорила с несколькими людьми, которые держали в руках сирийские паспорта, оказалось, что они жили в лагерях для беженцев в Иордании, Турции или Ливане и ухватились за возможность поехать в Европу в основном по экономическим причинам.

Люди говорили, что в Германии, по их мнению, им дадут меблированные квартиры, машины, деньги на каждого ребенка, медицинскую страховку, а также шанс начать свой собственный бизнес. Некоторые молодые люди спрашивали меня, является ли обучение в университете бесплатным.

Я симпатизировала их желанию найти лучшую жизнь. Многие прошли через непростые жизненные ситуации, и страдание было написано на их лицах. Но в некоторых разговорах я просто теряла терпение. Когда я спрашивала, согласны ли они работать за все те блага, которые им предоставят, иногда в ответ я слышала: «Я не хочу, чтобы моя жена и дочь вообще работали».

«Убираться в домах и мыть посуду? – с отвращением переспросила одна сирийская женщина. – Нет, это не для меня». Ей было около тридцати, и, по ее словам, в Сирии она была учителем. Я вспомнила давний разговор с Абу Хасаном, моим водителем в Бахрейне, который выказывал подобный же ужас, услышав предположение о том, что члены его семьи могут выполнять такую работу.

Также я сомневалась в идее, которую распространяли многие немецкие политики, – о том, что большинство приехавших имеют хорошее образование и профессию. «С точки зрения образования перед нами просто цвет нации», – говорилось в статье, написанной верховным комиссаром ООН по делам беженцев. Так он отозвался о сирийских беженцах, прибывающих в Европу. «Восемьдесят шесть процентов из них окончили среднюю школу или имеют высшее образование». На железнодорожной станции я наблюдала совсем другую картину. Большинство сирийцев были фермерами или рабочими. Они не говорили ни на каком языке, кроме арабского, и в школе учились недолго. Само по себе это не было проблемой, но политики и средства массовой информации рассказывали совсем другую историю, предполагая, что приток беженцев закроет все более ощутимый недостаток стареющей рабочей силы в Германии, снизит безработицу и поможет развить экономику.

Также я встретила мигрантов, которые жили под властью ИГИЛ, и им это нравилось. Мы с моим коллегой Уильямом Бутом разговаривали с одним молодым человеком, который, по его словам, был из халифата. «По исламским законам жить хорошо», – сказал он. Мы с Биллом переглянулись и спросили, почему же тогда он уехал. «Из-за возможностей найти хорошую работу», – ответил парень, добавив, что он по-прежнему общается с людьми, оставшимися дома.

Мы с Биллом несколько часов бродили по железнодорожным вокзалам, пытаясь поговорить с как можно большим числом людей. На центральном вокзале Вены мы нашли группу иракцев, которые сидели, скрестив ноги, на одеяле, расстеленном около лестницы.

Я узнала иракцев по их акценту. Среди беженцев они составляли одну из самых значительных групп. Один мужчина показывал другому что-то на своем смартфоне.

– Илла тахин, – сказал он. – Вот что мы должны с ними всеми сделать.

«Илла тахин» по-арабски означает «стереть их в пыль». Эти слова были лозунгом шиитского командира по имени Айюб аль-Рубайе, известного под своим военным именем как Абу Азраэл. Он мелькал в новостях в августе 2015 года, когда в Интернете появилось видео, где он срезал плоть с обгоревшего тела якобы боевика ИГИЛ. «ИГИЛ, вот ваша судьба – мы вас нарежем как шаверму!» – заявлял он на видео. Многие шиитские боевики, преданные иракскому правительству, обвинялись в жестокостях и серьезных нарушениях прав суннитов в Ираке, что они считали частью своей широкомасштабной войны против ИГИЛ.