Мне уже не больно (СИ)

— Не мгновенно, — предупреждает Василиса твердо, кладя ладонь мне на плечо. Я чувствую каждый ее палец, как будто через них проходит ток. — Это займет годы, — в ее взгляде проскальзывает раздражение. — А если ты будешь косить от сеансов терапии, можешь сразу попрощаться с этой возможностью. С ногами, ходьбой… Бегом и даже баскетболом, которые станут возможны, только если ты приложишь максимум усилий к собственному выздоровлению. И без того слишком много времени потерял на щадящих сеансах раз в неделю, — она закатывает глаза и тихо бормочет нечто, смутно похожее на «и куда только смотрят врачи бесплатных клиник». — Надо разгонять кровь. Работать с позвоночником, спинным мозгом, нервной системой. Потому что твоя психосоматика не означает пожизненное заключение в коляске.

На глаза непроизвольно наворачиваются слезы, жгут веки и склеивают ресницы. В носу хлюпает, а в горле царапается горький ком. Благодарности и нестерпимого, больно давящего изнутри чувства вины.

Перед Лешкой, перед самим собой, перед Василисой.

Какой же я все-таки безнадежный идиот.

Плевать, что могут пройти годы, прежде чем я смогу хотя бы пошевелить пальцами на ногах. Если возможность действительно существует, я положу все, чтобы за нее ухватиться.

— Договорились? — Василиса оказывается близко-близко, ее глаза лучатся неподдельным волнением, неожиданно сильные для женщины руки обнимают меня за шею. Я прикрываю глаза, глубоко вдыхаю, и мне в нос ударяет резкий запах цветочных духов, щекоча обоняние.

— Да.

Шепчу на грани слышимости.

Мгновение заминки, и обнаруживаю себя уткнувшимся лбом в ее плечо. Слезы катятся по щекам, я сотрясаюсь в беззвучных рыданиях, пока Василиса ласково гладит меня по напряженной спине, приговаривая «вот и славно».

— Да. Да. Да.

***

Весь следующий урок Вик меня игнорирует.

Его выдержке остается только позавидовать, потому что идет скучнейшая сдвоенная лекция по экономике, а звучный голос Андрея Игоревича не дает даже прикорнуть в укрытии за спинами неразлучной парочки геймеров с унылыми погонялами Дубль и Триплет.

Осознав по двум пропущенным мимо ушей вопросам («Гришка же к бабушке покатил до конца недели?» и «Чего бы пожрать?), что Вик дуется за пропущенную физиотерапию, я умолкаю. Сначала проверяю сообщения вконтакте, отвечаю на бестолковые попытки Карины выспросить, что я делаю на выходных, смайликом, потом листаю стену Ульяны, лайкаю ее фотки, фотки ее подруг, репосты дебильных юморных пабликов на стенке Лешки. Когда телефон наскучивает, царапаю в пустой тетради загогулины и вензеля. Потом пялюсь в окно на проплывающие мимо пепельно-серые облака, слегка откатываюсь от парты и притягиваю себя к ней обратно, пристраиваю голову на учебнике и так, и сяк. Заглядываю от нечего делать Дублю через плечо, наблюдая за тем, как он играет в гонки на айфоне.

Наконец, от отчаяния пытаюсь записывать, но почти тут же с остервенением отбрасываю ручку на край стола и пихаю Вика под бок.

Тот недовольно мычит, встряхивая рыжей башкой.

— Чего тебе, прогульщик? — спрашивает надменно. Даже смешно. Как бы Виктор ни старался, ему не превзойти в чопорности и умении унижать одним лишь тоном местных богачей.

— За что вы меня наказываете презрением, Онегин? — спрашиваю театральным шепотом и возвожу глаза к потолку, слепо шаря по его костлявому плечу и цепляясь за форменный галстук. Притягиваю упирающегося и бранящегося сквозь зубы Вика ближе и уже серьезно заявляю чуть ли не в его веснушчатый нос: — Да не буянь ты, окаянный… Мы уже поговорили об этом с Василисой. Больше ни одного прогула, честное пионерское.

Вик для проформы подозрительно сощуривается, но, видно, что безоговорочно верит моему вкрадчивому тону с нотками невольно пробившейся в него стыдливости. Все же, я твердо решил: никому не скажу про то, что именно заставило меня передумать, пока терапия не даст первых результатов.

— Ладно, — он вяло высвобождает галстук из моей хватки и расслабленно ухмыляется. — Честно, еще бы немного, и я бы отпросился в туалет. Повеситься. Чтобы хотя бы в гробу не слышать о чертовой экономике в исполнении Андрея Сергеевича. Нудятина.

Я злорадно хихикаю, хотя, чего уж там, сам несказанно рад окончанию бойкота. Уж теперь-то можно задать волнующий с самого начала урока вопрос.

— Ты же в курсе, что этот ваш Алик вернулся?

Вик странно смотрит на меня. Опять это мрачное выражение при упоминании имени Александра Милославского.

— Заметил, — отзывается сухо, откидываясь на спинку стула и на секунду устремляя взгляд на диаграмму, которую Андрей Сергеевич чертит на доске. — Ромашка и Громов свалили. Известно, куда они могут свалить вдвоем.

Я многозначительно вздергиваю брови.

— Дурак, — Вик заливается краской. — Я про то, что они вроде как миньоны Алика. Сами по себе не общаются, когда его нет. А тут уходили из школы вместе, непринужденно болтая.

Зная этого скользкого типа, презрительно глядящего на всех вокруг Громова, с его неуемным гонором, «непринужденно болтая» звучит, как нечто за гранью фантастики.