Мне уже не больно (СИ)

Мои слова в пустующем вестибюле звучат громко, как пальба из ружья в открытом поле. Все трое замирают, оборачиваясь на меня, все трое тяжело загнанно дышат.

— Да и когда он мне помогал? — я улыбаюсь, но произношу это без былой обиды в тоне, без озлобленного сарказма или затаенной горечи. Я говорю правду.

Я всегда был безразличен Алику, но только теперь я начинаю понимать, что это не делает его плохим. Нам просто с ним было не суждено. У нас бы просто не получилось своего долго и счастливо.

Мы с Аликом встречаемся взглядами, и на один краткий миг сердце привычно сжимается от тоски. Такой он красивый, такой живой. Просто уже давно не мой.

Ромашка дергается мне навстречу, преодолевает расстояние между нами, и с размаху бьет меня сжатым кулаком в лицо. Скула взрывается болью, в левом глазу все темнеет. Не знаю, куда пришелся удар, но глаз моментально заплывает, и я уже ничего не вижу. Пытаюсь наугад вскинуть руку, но получаю и по ней. Слышу над собой резкое загнанное дыхание Жени, чувствую запах жвачки и крови — своей или его? — и падаю, как подкошенный, на колени, когда его ботинок врезается мне в голень.

— Отпустите меня! — орет Алик, по-видимому, пытаясь вырваться из рук охранника. — Черт, да дайте их разнять!

Я сжимаюсь в ожидании нового удара, но его не случается. Меня вдруг грубо хватают под локоть, поднимают на ноги и затаскивают себе за спину. С трудом открывая даже целый глаз, я вижу затылок Ильи, край его татуировки-акулы на шее. Вижу, как тот быстро и легко, будто Ромашка не в полтора раза больше, скручивает его парой изящных движений и в следующий момент уже вжимает его голову в плиточный пол.

Ромашка лежит смирно, видимо, поняв, что с опытным каратистом ему не совладать.

Алик вырывается из рук охранника и бежит к нам, но Илья вдруг резко на него рявкает:

— Стой там, где стоишь.

Милославский удивленно застывает, а я выдыхаю с немыслимым облегчением. И как только Илья понял, что я не хочу, чтобы тот сейчас приближался? Но, глядя на профиль Ильи, на презрительную ухмылку на его губах, мне кажется, что он сам того не хочет.

— Разберитесь с ним, — Илья убирает руку с шеи Ромашки, когда подходит охранник, и разворачивается ко мне. Удивительно, но под его строгим полным ярости взглядом я чувствую себя провинившимся мальчишкой и опускаю взгляд, шмыгая носом. — Идем, — он больно хватает меня чуть выше локтя и тащит к выходу.

На Алика я уже не оборачиваюсь.

Думаю только о том, как бы Илья меня не пришиб за то, что не умею сдачи давать.

*

— Прекрати ныть.

От этих слов еще больше тянет разрыдаться. Только что Илья мыл меня в душе, не обращая внимания на вялые возражения «дебил, я же голый», «нравится надо мной издеваться, да?», а теперь натягивает на меня теплую пижаму и пытается силой затолкать в постель.

— А ну ложись, — он хватает меня поперек талии, опрокидывает лицом в подушку, накрывает меня одеялом и ложится рядом, крепко обнимая, чтобы не дай бог не вырвался и не рванул прочь. Да куда мне бежать, собственно?

Илья уже успел связаться с отцом. Тот пришел в бешенство, ринулся разбираться с Родионом Романовым, отменил наш с мамой вечер, потому что его сын, видите ли, превратился в один сплошной заплывший синяк. Плюс ко всему кто-то из девчонок, у которых во время нашей стычки была физкультура, заснял тот момент, когда Ромашка меня отпинал, и теперь по сети разошелся позорный тег «кто чья сучка».

Думая о том, какие подростки ядовитые змеи, живущие от скандала до скандала, с восторгом воспринимающие чужое унижение, я тянусь к телефону, проверить, сколько еще насмешливых сообщений скопилось в инбоксе, за что немедленно получаю по руке.

— Я тебя ненавижу! — мычу я в подушку, пытаюсь лягнуть Илью, но он только крепче вжимает меня в матрас, не давая и движения лишнего сделать. — Не-на-ви-жу!

— Ненавидь, пожалуйста, молча, — сухо отрезает Илья. — Тебе надо отоспаться.

Конечно, попробуй засни с таким чувством стыда.

Но, не успеваю я придумать колкого ответа, как действительно проваливаюсь в тяжелое оглушающее забытье.

В следующий раз, как просыпаюсь, за окном моей спальни уже горит уличный фонарь, разгоняя светом вечерний сумрак. В изножье постели сидит встрепанная зареванная Каринка. Она охает, прижимая ладонь ко рту, когда видит, что левый глаз у меня не открывается, и почему-то снова начинает плакать.

Не успеваю ее утешить — засыпаю.

Следующее пробуждение приходится на час ночи.

У моей постели сидит отец. Он гладит меня по спутанным волосам и тихо рассказывает про то, что Романов-старший сорвал три его ключевые сделки с поставщиками, и мы теперь в полном дерьме. Отец не выглядит расстроенным, только безмерно уставшим. Он с грустью улыбается и, пряча от меня взгляд, уверенно говорит, что со всем мы, в конце концов, справимся, а потом уходит, выключая мне свет.

Когда я просыпаюсь в следующий раз, меня колотит озноб. Левая скула набухает и болит, собственного носа я вообще не чувствую. Мне не хватает сил поднять голову с подушки. Я только ощущаю чье-то присутствие в комнате и просительно с надеждой зову:

— Илья?