Мне уже не больно (СИ)

Я быстро раскрываю учебник, утыкая в него красное от смущения лицо, но успеваю заметить полный искреннего изумления взгляд Никиты, обратившийся в мою сторону.

*

На следующей же перемене меня вызывают к директору.

Карина порывается пойти вместе со мной, но я решительно ей отказываю. Я понимаю, что школьное руководство уже вызвало отца, и если тот поймет, что я позволил участвовать во вчерашней вылазке Карине, он ни за что мне этого не простит. Да и прикрываться мелкой нет ни малейшего желания.

Поднимаюсь на двенадцатый этаж, иду мимо кабинетов завуча и завхоза, прохожу длинный коридор под испытующими взглядами старост, собравшихся для обсуждения расписания экзаменов. В кресле у кабинета директора под пышным фикусом сидит отец, барабаня пальцами по подлокотникам. На нем джинсы и распахнутый пуховик, из-под которого виднеется майка с эмблемой «Чикаго буллс».

Вот пиздец.

Я на мгновение закрываю глаза. У отца сегодня выходной, а я ему такой сюрприз устроил.

Замечая меня, папа поднимается с кресла, делает пару шагов мне навстречу и внезапно привлекает к себе, крепко обнимая. От удивления я замираю, никак не реагируя ни на объятья, ни на похлопывание по спине.

— Пап… — произношу шепотом, но не знаю, что к этому добавить. Это первый раз за одиннадцать лет учебы, когда нас с ним вместе вызвали к директору.

— Красавец, сын.

Он отстраняется, держа меня за плечи, и ухмыляется. Эта задорная ухмылка делает его лет на десять моложе — сейчас, уверен, мы похожи с ним внешне, как никогда.

— Родион собирается расторгнуть контракт о сотрудничестве, — говорит отец. Не успеваю я даже рот открыть, чтобы извиниться, он продолжает сбивчивым радостным тоном: — В кои-то веки мне не надо было искать повода для того, чтобы послать его куда подальше. Оказалось, что у моего сына яйца больше, чем у меня.

Он негромко смеется, а я молчу, не в силах выдавить из себя ни звука.

Отец никогда еще не разговаривал со мной в таком духе. Не с извечными нотками покровительственного снисхождения, а будто бы по-дружески, совсем на равных. И он, черт возьми, даже отчитывать меня не собирается.

— А как же контракт? — спрашиваю я несчастным тоном.

— Плевать на этот контракт, — отец смотрит на меня блестящими от воодушевления глазами. И мне впервые кажется, что я начинаю оправдывать его ожидания. — Мы с тобой справимся. Мы с тобой больше не будем чьей-то тенью.

Он обнимает меня одной рукой за плечи и легонько встряхивает.

— Когда зайдем к директору, не воспринимай близко к сердцу все, что тебе скажут. Я тобой горжусь.

Глаза щиплет.

Нет, я не заплачу, только не сейчас. Но я столько лет ждал этих трех слов, что теперь ног под собой не чувствую от волнения.

Конечно же, слова директора я не воспринимаю всерьез. Просто потому, что не способен ни на чем концентрироваться, кроме отцовской руки, крепко сжимающей мое плечо, и внезапно обрушившейся на меня долгожданной свободы.

Директор не находит ничего лучше, чем отстранить меня от занятий на всю неделю. В свете того, что я пропускаю два важных теста, отстранение, конечно, плохой исход, но оно кажется такой мелочью по сравнению с тем, что я вырвался, наконец, из-под душащего крыла Романова. Быть может, это станет ключом к тому, чтобы забыть все отравляющее и болезненное в моей жизни. Быть может, этот шаг приблизит меня к тому, чтобы излечиться от хронической привязанности к Алику.

— Мне еще нужно подписать кое-какие бумаги у завуча в связи с твоим отстранением, — говорит отец, расставаясь со мной у лифта. — Илья скоро подъедет, чтобы тебя забрать… А сегодня вечером, если хочешь, сходим в кино и возьмем твою маму с собой?

Сердце совершает немыслимый кульбит. Семейный вечер? Мы так давно не собирались втроем, что мне уже сложно представить отца и мать, сидящих за одним столом.

— Это будет круто, — я улыбаюсь, тепло и искренне.

Двери лифта захлопываются, кабинка плавно движется вниз, и звенит звонок на урок. А я ничего не слышу и не замечаю, мыслями пребывая в сегодняшнем вечере.

Выхожу в вестибюле и останавливаюсь у раздевалок. Сердце резко ухает куда-то вниз. Илья еще не приехал, и меня встречает иная картина. Не знаю, почему после начала урока эти двое еще не наверху, но у меня немеют кончики пальцев, когда я вижу Алика и Ромашку, которых пытается развести дежурящий охранник.

— Не надо врать, — рычит Ромашка, пытаясь поверх головы охранника достать Алика. Тот лишь скалится в ответ, и я вижу тонкий ручеек крови, змеящийся по подбородку из его раскуроченной губы. — У этого червя без хребта кишка тонка идти одному против меня. Ты ему помогал. Ты…

Алик вырывается из крепкой хватки охранника, оставляя в его кулаке выдранный с корнем ворот школьного пиджака. Охранник на мгновение теряется, а потом вдруг решает, что Алик из себя представляет большую опасность, да и удержать его проще, чем мощного пышущего яростью Женю. Поэтому перехватывает его поперек талии и тащит в сторону, не обращая внимания на ругань, которой разражается Алик.

— Он мне не помогал.