Мне уже не больно (СИ)

Я же еду в холл и снимаю с крючка свою ветровку, когда слышу шаги позади. Наверное, это совершенно ненормально, когда ты узнаешь его даже по шагам.

— Прости, — произносит Алик негромко. — Не стоило мне так про девушку… Это я со злости сказал, не серьезно.

— А как же иначе, — фыркаю, натягивая ветровку и выправляя из-под нее капюшон толстовки.

— Никит.

Я нехотя разворачиваю коляску, чтобы посмотреть в его глаза.

И тут же понимаю, что сделал это зря. Взгляд Алика, полный жадного обожания и тоски, заставляет сердце сжаться. Непроизвольно, на сотую долю секунды.

— У тебя с ней все серьезно, да? — спрашивает Алик, вымученно улыбаясь. И выглядит таким несчастным, каким я его не видел никогда. — Ты скажи, я пойму.

Хочу сказать «да», чтобы всласть напиться его отчаянием.

Хочу ударить его в самое сердце так же больно, как он ударил меня.

Но вместо этого из меня вырывается на выдохе:

— Нет.

Алик робко обрадовано улыбается, а я ненавижу себя за секундную слабость. Поэтому тут же отрезаю:

— Не думай, будто это дает тебе хоть какой-то шанс.

— Конечно, нет, — отзывается Алик мягко. Но я ловлю этом тоне признаки тактического отступления. Его «нет» звучит крайне неубедительно. — Но ты пойми, что я не просто так оборвал все связи.

— Разумеется, вся эта таинственная недосказанность и исчезновение из города несут в себе сакраментальный смысл, — тяну саркастически. Во мне не остается сил, чтобы доказывать ему, что я перерос жгучую отравляющую боль. Что я справился и иду дальше по жизни, не оборачиваясь на былое. Потому что именно в этот момент мне начинает казаться, что любые мои оправдания потеряют в искренности. Еще утром я бы сказал уверенно «мне уже не больно», но теперь я знаю, что это совсем не так. — Ты еще скажи, что не мог поступить по-другому.

— Не мог, — соглашается Алик упавшим тоном.

— Нет, мог! — цежу я сквозь зубы, распаляясь. На глаза выступают слезы обиды. — Если бы ты действительно хотел бы, то ты бы нашел способ.

— Как? — усмехается Алик грустно. — Ты поставил меня перед выбором: либо я не защищаю тебя, либо мы порываем. Но я не мог, никогда не мог ставить тебя под удар, понимаешь? Я уехал с единственной мыслью — до тех пор, пока я не избавлю своих близких, бизнес отца и тебя от бесконечно сыпавшихся угроз, я не вернусь. Но теперь все кончилось, — он разводит руками. — Мы подловили конкурентов на переписках и записях разговоров. Где было все: заказ моего отца, раздор, привнесенный якобы со стороны Романова, договоры на раздел награбленного…

— Ты исчез, — перебиваю его с отчаянием, прорывающимся в голос. — Ты бросил меня одного, хотя обещал, что мы будем вместе. Что ты думал, я сделаю? Буду ждать тебя месяцы, не получая ни весточки, буду подпитывать себя одной лишь надеждой, что ты вернешься и все будет охрененно? Так что ли?

Алик молчит.

Он дергается мне навстречу, но я резко качаю головой.

— Не надо. Не приближайся.

И тогда он прибегает к нечестному приему. Улыбается и произносит очень тихо:

— Я тебя люблю, Никит.

Кажется, даже переехавший меня грузовик не сделал бы мне больнее.

— Что тебе надо? — произношу безжизненным тоном, силясь подавить в себе рвущийся наружу отчаянный крик.

— Чтобы ты меня простил, — Алик смотрит на меня так, что на мгновение я испытываю легкое злорадное удовлетворение от того, что не у меня одного только что разбилось терпеливо склеенное сердце.

— Я тебя прощаю, — отвечаю я легко, будто выписываю ему пропуск в дальнейшую беззаботную жизнь. — Но все дело в том, что я тебя больше не люблю.

========== 8. Сбой в системе ==========

Если ад существует, то он наверняка покажется приятным местечком по сравнению с реальностью, в которую меня выбросило после воскресной встречи с Аликом. Полной невысказанных желаний, смятения, мучительной бессонницы в рое беспорядочных мыслей и пробуждений с гудящей головой.

И мне становится смешно от моих недавних убеждений, будто я все забыл. Нет. Ничерта.

Алика не вымыло из мыслей, он все время выжидал на задворках сознания, чтобы ворваться в мою голову и принести с собой привычные хаос и разрушение.

Мне звонит Катя, приглашая на выставку современного искусства, но я настолько брезгую ложью и умалчиванием, что невразумительно мычу про то, что не хочу сейчас с ней видеться. Я не рассказывал ей про Алика. И вряд ли когда-нибудь расскажу.

Мне звонит Дубль, предлагая выкупить на его деньги сеть из трех мелких кафешек на окраине города и заправлять ими вместе, переименовать и построить несколько новых заведений поближе к центру. Ему я честно отвечаю: «Поль, не в состоянии я сейчас думать о стартапах и играх в малый бизнес».

Мне звонит Вик и говорит серьезным едва не срывающимся на рык голосом:

— Я хочу раскроить придурку череп… Что ты молчишь, Воскресенский? Я же знаю, ты виделся с ним уже.

— И что это тебе даст? — отзываюсь меланхолично. — А самое главное, что это даст мне? Я его простил, мне от него ничего не нужно. В том числе его страданий.

— Я переживаю за тебя, — сознается Вик со вздохом. — Знал бы ты… Да я за тебя глотки готов рвать, Ник.