Мне уже не больно (СИ)

— Я знаю, — усмехаюсь грустно ему в трубку. — Но тут действительно ничего не сделаешь. Уж точно не грубой силой.

А потом в один из дней на выходе из подъезда меня окликает Антон.

Он стоит, прислонившись к капоту своего лексуса, и вяло машет мне рукой. Я подкатываю к нему и спрашиваю устало:

— Что, он снова за свое? Знаешь, ты ведь его беспроигрышное оружие. На кого тебя ни напусти, все сдаются без боя.

Антон пожимает плечами. Снимает солнцезащитные очки, которые скрывали его заплывшую щеку и образовавшуюся гематому под глазом, и протирает их полой хлопковой майки.

— Да нет, Алик с головой в подготовке к экзаменам, и он не хочет лишний раз тебя тормошить, — заявляет Антон с непривычной апатичной грустью, сквозящей в тоне. — Я так заехал, навестить. Честно, без наводок Алика, — Антон добавляет чуть обижено: — У меня, вообще-то, и своя голова на плечах есть. Я не бесплатное приложение к Милославскому.

— Да кто ж тебя обвиняет, — произношу примиряющим тоном и, невольно жалея его и теряясь от упадочного настроения Антона, которого ни разу не видел таким, спрашиваю: — Ты чего такой смурной?

— У меня пиздец на личном фронте, — криво усмехается Васильев. — Раненых уносят с поля боя, отстреливаемся из последних сил.

— Ульяна? — догадываюсь мгновенно.

Она единственная не звонила мне в течение всей недели, и только сейчас я понимаю, что нежданное возвращение Алика и Антона напрямую коснулось и ее.

— Угу, — Антон лезет в карман и достает красную бархатную коробочку, неловко подкидывая ее в руке. — Неудачный сюрприз сделал. Подъехал к ее дому… С цветами, музыкой, ну клоун натуральный. Она вышла на порог, посмотрела на меня. Строго-строго так посмотрела в глаза, потом на это посмотрела…

Антон открывает коробочку, и я гляжу с немым удивлением на тонкое золотое колечко.

— Ты охуел? — спрашиваю громко. — Ты ей предложение сделал что ли?

— Говорю же, неудачный вышел сюрприз, — простецки дергает плечом Антон и засовывает коробочку обратно в карман, глядя на то, как дети копошатся в песочнице на площадке неподалеку. — Короче, она захлопнула дверь у меня перед носом. Я все звонил и звонил, стучался, а потом ее отец выскочил в одном халате. С охотничьим ружьем. И что ты думаешь?

Я с напускной серьезностью оглядываю Антона и произношу, едва сдерживая смех:

— Ну, в тебе вроде нет дырок от пуль.

— Да он мне все колеса прострелил на тачке, — отмахивается Антон, морщась. — Пришлось вызывать эвакуатор и обратно катить на такси. Тот еще псих, этот Климов. А Уля… Даже слова мне не сказала.

— А что ты хотел? — спрашиваю с легким смешком. — Чтобы она тебе простила полтора года разлуки и радостно бросилась на шею?

Антон смотрит на меня своими пронзительными зелеными глазами и тихо тянет:

— Ну, ты же Алика простил.

— Это не одно и то же, — благодушное настроение во мне тут же сменяется защитной холодностью.

— А чем вы отличаетесь от простых смертных, позвольте уточнить? — хмыкает Антон беззлобно. — У вас любовь другого розлива? Внеземная и недосягаемая?

Его сардонический тон больно колет под ребра. Но кто я такой, чтобы судить Антона. Ему крепко досталось, и вовсе даже не за дело, а за поддержку друга. Потому что он за Аликом, как и Вик за мной, отправится и в огонь, и в воду.

— Я имею в виду, — поясняю спокойно. — Что это не одно и то же: простить и быть вместе, как и прежде.

— Разумеется, не одно и то же, — вздыхает Антон и снова улыбается, скрываясь за этой улыбкой как за непробиваемой стеной. Надевает солнцезащитные очки, и тот другой, хмурый и расстроенный Васильев исчезает. — Но одно — неминуемое следствие другого. Жизнь нам, понимаешь ли, Ник, дана для ошибок. Никогда не стоит сомневаться, сделать ли ошибку. Лучше сделать, чем потом мучиться догадками — вдруг, подфартило бы, и то не ошибка была бы вовсе, а джек-пот? Жизнь одна, да и она короткая. К чему тратить ее на сожаление и сомнения?

*

Несколько дней размышлений, и вот я, плевавший на все доводы скептически настроенного рассудка, звоню Дублю и с придыханием сообщаю:

— Выкупаем, Поль, выкупаем.

Представляю, как вытянется лицо Смолова-старшего, когда он узнает, что его сын приобрел на последние деньги со сберегательного счета сеть паршивых закусочных на отшибе города.

— Точно? — спрашивает Дубль с подозрением. — Как-то быстро ты перешел от «ничего не хочу в этой жизни» к решительному «а давай».

— Мне посчастливилось поболтать с одним очень мудрым бродячим философом, — смеюсь беззаботно, прижимая трубку ухом к плечу и одновременно с этим пытаясь завязать шнурки на кроссовках. Слова Антона возымели совсем не тот эффект, на который он рассчитывал, зато сдвинули меня с мертвой точки жалости к себе и беспробудной меланхолии. — Только чур, моих будет десять процентов.

— Офонарел?! — ревет Дубль мне в ухо так громко, что я чуть не роняю телефон. — Пятьдесят, чтобы чин по чину.

— Да какой же это чин по чину? — удивляюсь. — Мы на чьи шиши выкупаем сеть? На твои. То, что я совладельцем стану и дела буду вести, бизнес-планы составлять худо-бедно с твоей помощью, цены мне не делает.

— Сорок, — отрезает Дубль сухо.