Мне в сердце смотрит вечная звезда...

Не о чем мне печалиться,
откуда же
                  слезы эти?
Неужели сердце прощается
со всем дорогим на свете –
с этим вечером мглистым,
с этим безлистым лесом...
А мне о разлуке близкой
ничего еще не известно.

Все еще верю:

     позже,
           когда-нибудь...
                  в марте... в мае...
Моя последняя осень.
А я ничего не знаю.
А сны все грустнее снятся,
а глаза твои все роднее,
и без тебя оставаться
все немыслимей!
                   Все труднее!

 

Глаза твои хмурятся...

Глаза твои хмурятся,
                      горькие, мрачные,
тянется, курится
                      зелье табачное,
слоятся волокна
                      длинные, синие,
смотрится в окна
                      утро бессильное.

Сердце не греется,

                      дело не ладится,
жизнь драгоценная
                      попусту тратится.
Может быть, кажется,
                      может быть, чудится,
что ничего уже в жизни
                      не сбудется...

Думаю с грустью:

                      чего я сто́ю?
На что гожусь я? –
                      Место пустое!
Чего я сто́ю
                      с любовью моею,
если помочь тебе
                      не умею?

Гонит ветер...

Гонит ветер
                   туч лохматых клочья,
снова наступили холода.
И опять мы
                     расстаемся молча,
так, как расстаются
                                навсегда.

Ты стоишь и не глядишь вдогонку.

Я перехожу через мосток...
Ты жесток
                 жестокостью ребенка –
от непонимания жесток.

Может, на день,

                       может, на год целый
эта боль мне жизнь укоротит.
Если б знал ты подлинную цену
всех твоих молчаний и обид!

Ты бы позабыл про все другое,

ты схватил бы на руки меня,
поднял бы
                   и вынес бы из горя,
как людей выносят из огня.

Не охладела, нет...

Не охладела, нет,
                        скрываю грусть.
Не разлюбила,–
               просто прячу ревность.
Не огорчайся,
                         скоро я вернусь.
Не беспокойся,
                         никуда не денусь.

Не осуждай меня,

                          не прекословь,
не спорь
         в своем ребячестве
                                    жестоком...
Я для тебя же
                       берегу любовь,
чтоб не изранил насмерть
                                ненароком.

 

Так уж сердце у меня устроено...

Так уж сердце у меня устроено –
не могу вымаливать пощады.
Мне теперь – на все четыре стороны...
Ничего мне от тебя не надо.

Рельсы – от заката до восхода,

и от севера до юга – рельсы.
Вот она – последняя свобода,
горькая свобода погорельца.

Застучат, затарахтят колеса,

вольный ветер в тамбуре засвищет,
полетит над полем, над откосом,
над холодным нашим пепелищем.

 

Ты болен...