Мнемосина (СИ)

Игнатий Пантелеевич попросил несколько дней, чтобы благодаря полученному мною займу расплатиться с кредиторами Звездочадских. Стопка погашенных расписок росла и одновременно близился час, назначенный Летофоровым для расплаты. До сей поры я не говорил ни Янусе, ни ее матушке о сделке, заключенной мной, дабы освободить их от долгового бремени. Как ни в чем не бывало я бродил по парку поместья и по окрестностям Обливиона, заполнял свой дневник, повинуясь скорее привычке, нежели необходимости, проводил время с Янусей, пытаясь поддержать ее в горе.

Часто наезжал Магнатский. Он то сидел в гостиной, и я не находил в себе желания внимать его нравоучениям, а оттого старался занять себя на время этих визитов, то увозил Янусю в город, будучи убежденным, что тем самым помогает ей развеяться. С их совместных прогулок девушка возвращалась молчаливой, замыкалась в себе и точно угасала. Однако пока замысленное мною предприятие не увенчалось успехом, я не смел обнадежить ее иначе как общими фразами, и с тем большим нетерпением ждал весточки от Комарова. Наконец Игнатий Пантелеевич прислал записку: «Ваше поручение исполнено надлежащим образом». Я торопливо собрался и верхом поехал в Обливион.

— Ваше поручение исполнено, господин Светлов, — поднимаясь из-за стола мне навстречу повторил Комаров то, что уже было сказано запиской. На зеленом сукне перед поверенным лежал знакомый мне бювар, который Игнатий Пантелеевич подвинул в мою сторону. — Возьмите. Мать и дочь Звездочадские полностью свободны от долгов.

Я принял папку и сердечно благодарил поверенного.

— Был рад оказаться полезным, — учтиво отвечал Комаров. — Если смогу помочь вам чем-то еще, ныне или в будущем…

Говоря о будущем, он запнулся и закашлялся, пытаясь сгладить возникшую неловкость, но все же протянул мне свою carte-de-visite. Мы оба знали, что вне зависимости от дальнейших обстоятельств отношения между нами завершены навсегда, но точно актеры в дурной пьесе продолжали притворяться, будто еще встретимся. Я взял визитку и положил к той, что уже была у меня.

Лакей проводил меня до двери, мальчишка-конюх подвел коня. Я торопливо взлетел в седло и пустил коня с места крупной рысью, надеясь поскорее сообщить Янусе счастливую весть. Однако застигнуть девушку мне не удалось — когда я справился о ней, слуга ответствовал, что молодая госпожа уехала с их сиятельством. Нервное возбуждение не оставляло меня, и, проведя бессонную ночь, я тем не менее не мог заснуть, предварительно не переговорив с Янусей. Чтобы скоротать время, я принялся складывать свои вещи в саквояж: завернул в бумагу и уложил на дно порядком обтрепавшийся молитвенник для православных воинов, снял с груди Святого Георгия и спрятал среди носильных вещей. Затем настал черед дневников. Я расправил замятые страницы, сложил свои записи аккуратной стопкой и перевязал для надежности. На самый верх саквояжа я отправил револьвер и гостинцы для родных. Отдав таким образом дань армейской дисциплине, я спустился вниз и вновь осведомился у слуг о Янусе.

— Барышня у себя.

— Одна? — уточнил я, не желая сталкиваться с князем.

Ответом мне был утвердительный кивок.

Женскую половину дома Звездочадских составляли несколько комнат, в которых неосязаемо, но явно витал дух изнеженного изящества. Они были светлы, всегда полны источавших нежное благоухание цветов, обставлены ореховой мебелью стиля second empire, украшены картинами, вазами и милыми статуэтками из бронзы или цветного фарфора, столь приятным женскому сердцу. Высокие окна комнат выходили в сад, добавляя к цветочным орнаментам и витавшему аромату возможность слушать шепот ветра в листве да стук бьющихся в стекло ветвей.

Янусю я нашел в малой гостиной, где домочадцы собирались, когда не было гостей. Здесь же, бывало, накрывали стол, если Звездочадские обедали в семейном кругу. Небольшая комната была обустроена в светло-золотых тонах, с лепниной на стенах и потолке, с мебелью, обтянутой коралловым шелком с изображениями пионов, с большими белыми вазами, наполненными живыми цветами, и вазами маленькими, из золота и фарфора, воплощавшими изысканную утонченность. Над камином, украшенном изваяниями крылатых женщин, висело зеркало в золоченой раме, в котором удваивалась вся гостиная и наполнявшая ее хрупкая роскошь.

Януся сидела на невысоком диванчике, держа на коленях раскрытую книгу, которая выступала такой же деталью обстановки. Взгляд девушки, минуя страницы, был обращен к окну, хотя, сдается мне, и там Януся едва ли различала детали. Когда я вошел, она обратила взор на меня, губы ее дрогнули, но улыбка, некогда бывшая частой гостьей на ее лице, так и не озарила милые черты. Еще недавно всеми силами торопивший приближение этого разговора, я вдруг испытал странную робость.

— Как вы провели время? — спросил я, страшась перейти к важному.

— Сергей Михайлович изволил отвезти меня в свой любимый ресторан.

— Вот как. Что ж, рад за вас. Надеюсь, вы получили удовольствие от угощения?

— Да, несомненно, — безучастно отозвалась Януся, точно говорила не о себе, а о ком-то стороннем.