По неисповедимой воле судеб у нас как-то всегда так случается, что никакое порядочное намерение, никакая здоровая мысль не могут удержаться долгое время на первоначальной своей высоте. Не успели вы порядком оглядеться в новом порядке, как уже замечаете, что в нем нечто помутилось. Вглядитесь пристальнее, и вы убедитесь, что тут суетится и хлопочет целый легион разнообразнейших чужеядных элементов.
Странное дело на святой Руси! Всякое предприятие, всякое заведение военное или гражданское на первых порах его развития имеет блестящий успех, но потом мало-помалу с годами ветшает и падает.
Идет чумазый, идет и на вопрос: что есть истина? твердо и неукоснительно отвечает: распивочно и на вынос.
Принципы для суждений и темы для вопросов целиком заимствуются (в наших журналах) из каких-нибудь передовых европейских людей… Знать же свое отечество они почитают совершенно излишним… Если что-нибудь, думают они, составляет прогресс для Англии, то тем более то же самое должно составлять прогресс для России. Таким образом произошло, что, например, наши просвещенные люди вдруг воспылали против нашего смирного и забитого духовенства тою ненавистью, которую возбудили против себя на Западе властолюбивые и могущественные католические духовные. Возгорелась война против капитала, тогда как у нас нет капиталов; явился фабричный вопрос, тогда как наши фабрики составляют весьма незначительное явление среди массы народа, занимающейся земледелием, скотоводством и т. п. Точно так же возник и женский вопрос.
В наш век негодяй, опровергающий благородного, всегда сильнее, ибо имеет вид достоинства почерпаемого в здравом смысле, а благородный, походя на идеалиста, имеет вид шута.
Никогда еще, по крайней мере на нашей памяти, не выползали из темных нор столько врагов Европы, всего культурного света, как нынче. Прислушайтесь, присмотритесь… Как все глухо и плоско вокруг нас. Полное бесплодие. Мысль разменялась до жалости. Что было вычитано из книг западных мыслителей — позабылось.
— Помилуйте, за кого вы просите? — говорил один министр священнику. — Ведь это всем известный мерзавец.
— Ваше превосходительство, кто же теперь не мерзавец! — наивно возразил проситель.
РЕФОРМЫ
Наши революционеры или реформаторы произойдут не из низшего класса, а в красных и голубых лентах.
В том-то и беда наша: коснуться одной части считают невозможным, не потрясая целого, а коснуться целого отказываются потому, что, дескать, опасно тронуть 25 миллионов народу.
Яровой пшеницы между государствами не бывает.
В какую эпоху мы живем? У нас совершаются великие гражданские преобразования, распутываются отношения, созданные веками. Вопрос касается самых живых интересов общества, тревожит его в самых глубоких недрах. Какая искусная рука нужна, чтобы примирить противоборствующие стремления, сохранить враждебные интересы, развязать вековые узлы, чтобы путем закона перевести один гражданский порядок на другой!.. В такую пору нужно не раздувать пламя, не растравливать язвы, а успокаивать раздражение умов, чтоб вернее достигнуть цели.
С появлением новых людей горизонт наш не расширился, а сузился; диаметр разговоров стал короче. Нагота не скрыла, а раскрыла, кто они. Она раскрыла, что их систематическая неотесанность, их грубая и дерзкая речь не имеют ничего общего с неоскорбительной и простодушной грубостью крестьянина и очень много с приемами подьяческого круга, торгового прилавка и лакейской помещичьего дома. Разве в нахальной дерзости манер и ответов вы не ясно видите дерзость николаевской офицерщины, и в людях, говорящих свысока и с пренебрежением о Шекспире и Пушкине, внучат Скалозуба, получивших воспитание в доме дедушки, хотевшего «дать фельдфебеля в Вольтеры». Это — дантисты нигилизма и базаровской беспардонной больницы.