Мнимые величины

Точно так же он любил воображать, будто он с Евлали-ей Григорьевной попадает за границу. Толпы репортеров и интервьюеров, беседы с министрами и президентами. Он становится во главе "Международного комитета по борьбе с коммунизмом", и весь мир с надеждой начинает смотреть на него. Он пытался даже подсчитать бюджет этого комитета и обдумывал, где лучше созвать международную антикоммунистическую конференцию: в Женеве или в Париже?

Он полюбил полутьму своего уголка, отгороженного ширмой, и полюбил тот воображаемый мир, который он создавал там. Иногда ему бывало даже досадно, когда в середине его мечтаний, когда Никитин уже бледнел перед ним и готов был назвать ему "точную цифру расстрелянных", Евла-лия Григорьевна звала его обедать или пить чай. Он выходил, наскоро съедал то, что ему давали, и поскорее возвращался в свой призрачный мир. "Ну-с, гражданин Никитин, говорил он, потирая руки, - а теперь скажите-ка вы мне..."

Глава XV

Двадцать третьего ноября Григорий Михайлович получил повестку: ему предлагалось немедленно явиться на улицу Розы Люксембург, No 5, в комнату No 27, к товарищу Воронченко. Григорий Михайлович сперва было не понял, но вдруг вспомнил: улица Розы Люксембург, No 5 - это НКВД. Повестка - вызов в НКВД.

И его и Евлалию Григорьевну повестка испугала чрезвычайно, хотя оба (почему?) сразу же начали стараться скрыть один от другого свой испуг. Евлалия Григорьевна даже нашла в себе силы сказать с довольно небрежным видом:

- Это, вероятно, надо что-нибудь оформить... Может быть, подписать надо что-нибудь... Не арест же это!

- А может быть, - нелепо догадался Григорий Михайлович, - может быть, это они хотят возвратить мне мои вещи, которые там остались? Кружка, полотенце и... и...

- Очень может быть! - совершенно убежденно согласилась Евлалия Григорьевна. - Ты сейчас пойдешь? Еще ведь не поздно, всего лишь начало двенадцатого.

- Да... Да! - послушно согласился Григорий Михайлович. - Да, еще не поздно!

Он стал суетливо одеваться, то хватаясь за галстук, то начиная чистить ботинки, то проверяя, есть ли носовой платок... Надел пальто, осмотрелся и пошел к двери.

- Ну, я иду... Иду!

- Ни пуха ни пера! - весело пожелала ему вслед Евлалия Григорьевна, чувствуя, как у нее замирает сердце.

Он вышел за дверь, затворил ее за собою и хотел идти дальше по коридору, но остановился и заколебался. Нерешительно надавил на ручку замка и вернулся в комнату.

- Я... Я...

- Что?

Он стоял молча, стараясь поймать то, ради чего он вернулся, но какое-то колебание или смущение мешало ему. Он посмотрел на дочь, замигал глазами и всхлипнул.

- Я... Прощай, Лала! И сделал к ней шаг.

- Ну, что за глупости! Что за глупости! - подбежала к нему Евлалия Григорьевна, изо всех сил стараясь быть совсем бодрой и даже веселой. - Какое такое может быть "прощай"? Ведь все это пустяки какие-нибудь!

- Да... Пустяки... - вяло согласился Григорий Михайлович и жалостливо посмотрел на дочь. - Я ведь это только так... Я... Дай, я поцелую тебя! - с нерешительным порывом добавил он.

Евлалия Григорьевна, безо всякого усилия, очень доверчиво, протянула ему свое лицо. Но когда он прикоснулся губами к ее щеке, она сразу дернулась, не удержалась и нервным, брезгливым рывком чуть откинулась назад. Возможно, что если бы она замедлила хотя на полсекунды, она справилась бы с собой, не отдернулась бы и не показала того, что охватило ее при прикосновении губ "сексота". Но ощущение охватило ее так сильно и так сразу, что она не успела спрятать его. Брезгливость и отвращение от прикоснувшихся к ней губ почувствовались, как оскорбление. Она даже подняла было руку, чтобы вытереть со щеки след этого поцелуя, но как раз опомнилась и на полдороге задержала руку. И тут же испугалась: "Что я наделала?"

Очень трудно понять, почему и как Григорий Михайлович сразу же увидел все. Мало того, он увидел все как бы через увеличительное стекло: не только четко и ясно, но - преувеличенно.

Сначала он на секунду застыл, приковываясь к выражению глаз и лица дочери, без ошибки понимая, что говорит это лицо и чтб говорят эти глаза. Потом он махнул обеими руками, неслышно застонал, повернулся от нее и очень быстро вышел в коридор. Он шел, но было похоже, будто он бежал. "Нет, нет, нет! Не может быть! Она знает? Не может быть! Не может быть!" Не видя ничего и не сознавая ничего, он только по привычке повернул к выходной двери, только по привычке отворил ее и стал спускаться с лестницы. "Не может быть! Не может быть!" - что есть силы уверял он себя, но когда вышел на улицу, то твердо и непоколебимо видел: "Она знает".