Мнимые величины

- Да, в порядке! - не совсем связно пробормотала она. - Папу уже... Папа сейчас уже дома, потому что...

- Ну, это мы знаем, почему! - зло сказала та машинистка, муж которой был арестован. - Потому что потому, что кончается на "у"! Других-то ведь вот не освобождают!

- Да! - не поняла и подтвердила Евлалия Григорьевна. - Других не освобождают!.. Кто-то фыркнул.

- А вы все в спецотделе... работаете? - немного запнувшись перед последним словом, спросила старшая.

- Да, я там... Но... товарищ Волошинец говорил мне, чтобы я... То есть, он потом скажет мне...

- Отдельные поручения, что ли, выполняете? На службе-то вас не видать!

Настороженное и недружелюбное плотно окружило Евлалию Григорьевну со всех сторон. Прячущиеся глаза, прячущийся тон голоса говорили ей о том, что здесь от нее отталкиваются и что всем неприятно то, что она сейчас стоит здесь. И ей мучительно захотелось как можно скорее уйти отсюда.

- А здесь все по-прежнему? - неуверенно спросила она.

- У нас-то? По-прежнему! - холодно ответила старшая. - Стучим, пальцы себе оббиваем. Наше дело маленькое...

- Это ведь только большим кораблям большие плавания! - бросила одна из машинисток, на что-то намекая.

Евлалия Григорьевна перехватила дрожащими пальцами ручку своей сумочки.

- Чего ж вы стоите? Садитесь! - не смотря на нее, сказала старшая. Она зачем-то вздохнула и стала закладывать в машинку листы бумаги с копиркой. И чересчур тщательно подравнивала их концы.

- Нет, я... - спохватилась Евлалия Григорьевна. - Я уже пойду!

- Чего ж не посидите? Вы ведь у нас редкая гостья!

- Что и говорить: редкая! - подхватила Ирочка Завьялова. - Даже, можно сказать, редкостная!

- Я пойду! - зашевелилась Евлалия Григорьевна. - Я ведь мешаю вам и... До свиданья!

- Чем же мешаете? Вы ведь, так сказать, свой человек, мы вас не стесняемся.

- Вот именно: "так сказать"! - подхватила та машинистка, у которой арестовали мужа, и с ненавистью посмотрела на Евлалию Григорьевну.

Евлалия Григорьевна немного поколебалась: можно ей ограничиться одним общим "до свиданья" или же надо подойти к каждой отдельно? Она поклонилась, опустила глаза и как-то очень незаметно вышла из комнаты.

Глава XIV

Дальше жизнь Евлалии Григорьевны, казалось бы, пошла совсем легко: она не ходила на службу, сидела с Шуриком, выполняла несложные, но многочисленные домашние дела и к той повышенной ставке, которую она стала получать в спецотделе, прирабатывала перепиской: Семенов присылал ей работу на триста четыреста рублей в месяц. На такие деньги можно было жить без особой нужды: хоть и скромно, но уверенно, тем более, что Григорий Михайлович совсем притих, почти ничего не тратил на себя и с застенчивой неблагодарностью удовлетворялся тем, что (несомненно, заботливо) предлагала ему Евлалия Григорьевна.

Но на душе у Евлалии Григорьевны не было полной легкости и полного покоя. Мешали двое: Семенов и отец.

С тех пор, как Семенов пришел по ее вызову (в те дни, когда был арестован Григорий Михайлович), он больше не приходил. Раза два от него приходили посыльные, которые брали у Евлалии Григорьевны уже исполненную работу, оставляли ей новую и передавали пакет: деньги и коротенькую записку. Один раз Семенов писал: "Не знаю в точности, сколько вам следует, посылаю на глаз, рассчитайте сами", а в другой раз - "Я все занят больно, а если будет время, так заеду".

В конце концов он действительно заехал один раз (в конце октября), но просидел минут десять, не больше. Евлалия Григорьевна смотрела на него и все мучилась: надо ли поблагодарить его "за папу"? Она колебалась и все ждала, что он сам спросит о Григории Михайловиче, но он ни о чем не спрашивал и сам ни о чем не говорил, а все больше посматривал. А когда уходил, задержал руку Евлалии Григорьевны в своей руке и немного неуклюже сознался:

- А я, правду сказать, малость соскучился по вас. Вот и заехал посмотреть.

И действительно посмотрел: долго и испытующе.

А после того не заезжал ни разу.

О старом "влюбился" даже и.Софья Дмитриевна уже не упоминала, настолько не было ничего, что хоть как-нибудь говорило бы о том, что Семенов влюбился. И с этой стороны для Евлалии Григорьевны все было легко. Но была другая сторона: Семенов стал как бы основой той жизни, которая сложилась для нее. То, что ей было сейчас "хорошо", целиком зависело от Семенова и было сделано им, а это ее тяготило, потому что она не знала: кто он такой, что ему надо и почему он делает для нее хорошее?

Но главной её тяготой был отец.