Мнимые величины

- Без бороды! - солидным басом ответил Варискин, уже видя в своем воображении и бородатого Любкина и безбородого Супрунова. - Мужчина видный! с удовольствием добавил он, вглядываясь в свое воображение. - Немного рябоват малость! - неожиданно для самого себя добавил он.

- И без двух пальцев на правой руке? - подсказал Любкин.

- И без двух пальцев на правой руке! - с удовольствием подтвердил Варискин: вот ведь как оно все хорошо сходится у нас. И, безо всякого напряжения, он свободно увидел правую руку воображаемого Супрунова: как раз двух пальцев не хватает, указательного и среднего.

И он опять схватился за бутерброд и за простывший чай.

- Проголодался, что ли? - сочувственно спросил Супрунов. - Ешь, не стесняйся. А вечером я тебя опять вызову, так поужинаешь! - пообещал он. - Об остальном вечером мне расскажешь, а сейчас иди к себе. Погано там у тебя? сочувственно поинтересовался он.

- Да нет, ничего! - не захотел жаловаться Варискин: в жалобе он видел как бы осуждение, а он никак не мог ничего осуждать. - Вот только есть дают маловато! - не утерпел он, но все же сказал не "мало", а "маловато".

- Это можно исправить. Это мы в два счета для тебя исправим! - пообещал Супрунов. - Ты ведь в одиночке?

- В одиночке...

- Оно и лучше: бузы меньше. В общих-то камерах дряни всякой много.

- Там дряни много! - подтвердил Варискин, с удовольствием понимая, что его этой дрянью не считают.

Супрунов отослал его. Когда Варискин вышел, Супрунов поворотился к Любкину. "Ну, что?" - хотел спросить он, но остановился, чем-то пораженный в выражении лица и, особенно, глаз Любкина.

- Видел? Видел? Видел? - нервно, несколько раз подряд спросил Любкин.

- Что видел-то? - очень недовольно и даже сердито огрызнулся Супрунов.

- Верит! Понимаешь ты? Сам всему верит! И бороде, и двум пальцам! До чего дошел: верит!

Супрунов нахмурился и передернул на себе туго затянутый пояс.

- Ну, и черт с ним! - зло сказал он. - Верит, и - пускай! Тебе-то что? Не один ведь Варискин в свою выдумку верит, все верят!

- Все? - приковался к нему глазами Любкин. - Все? Все сами придумают, и все сами верят? Все?

- К этому идет.

- Да не идет, а ведет! - несдержанно вырвалось у Любкина. - Ведут! Мы ведем! Мы! К ненастоящему ведем! А ты? - с вызовом бросил он Супрунову. - Ты, Павел? Ты-то веришь в то, что ты выдумал?

- Я? - нехорошо скривился Супрунов. - Я ничему, Ефрем, не верю, потому что ничего мне не надо из того, что люди придумывают, чтоб в свое придуманное потом верить. Ничего! А вот ты...

-Что?

- Ой, Ефрем, Ефрем! - многозначительно покачал головой Супрунов, с неодобрением прикрывая веками глаза. - Смотри-ка за собой крепче!

Любкин не ответил. Уставился в одну точку и долго смотрел.

- А для чего это ты сегодня Варискина вызвал? - в ответ на какую-то свою мысль спросил он. - Чего ты от него хочешь, не понял я.

- Я-то? От него? - безразлично пожал плечом Супрунов. - Особенного мне от него ничего не надо, а приручить его к себе мне действительно надо. Чтоб он меня не боялся, корм из моих рук брал и даже поноску носил.

- Зачем?

- А там видно будет!

- Опять... ненастоящее?

Супрунов подошел вплотную к Любкину, сильно хлопнул его ладонью по плечу и потряс за это плечо.

- Ненастоящее, говоришь? Плевать! Зато я настоящий, я! Понимаешь? Я!

- Ты... настоящий! - почему-то грустно согласился Любкин.

- И ты сам тоже настоящий!

- А больше что ж нам надо?

- Больше-то? Ничего. Что ж больше-то? Ведь больше-то, может быть, ничего и нету!

Глава XXII

В тот же день, часов в двенадцать, Любкин поехал к Елене Дмитриевне.

Дверь Любкину отворила работница, которая приходила по утрам убирать квартиру. Любкин ожидал увидеть Елену Дмитриевну и почему-то рассердился, увидев, что это не она. Буркнув что-то бессвязное, он быстро прошел в комнату. Елена Дмитриевна стояла у окна, спиной к нему. Услышав его шаги, она повернулась и на полсекунды растерялась: он не предупредил о своем приезде, и она не ждала его. Но очень быстро нашлась и исправилась: сделала вид, будто смутилась, опустила глаза и коротко вздохнула.

Любкин, задержавшись на секунду в дверях, поверил ее смущению и ее радости, а поверив, ощутил в себе то, что он назвал бы счастьем, если бы он знал, что называется счастьем. Очень крепко и очень твердо шагая, он быстро подошел к ней и, остановившись перед нею, стал пристально смотреть на нее.

- Да? - не удержался и спросил он, делая к ней не шаг, а невольное короткое движение.

Он хотел спросить - "Любишь?" - но это слово никак не сходило с его языка: он и не умел произносить его, и стыдился его, и даже боялся. Это слово казалось ему изменой чему-то, чему он не имеет права изменять. Он жил в мире других слов, определяющих ту жизнь, которую он, вместе с другими, строил, и для "любишь" в этой жизни места не было. "Любишь" звучало откуда-то со стороны, из другого мира, не из его мира, и он не знал: не опасно ли "любишь" для него и для всего того, чему служил он.

-Да?

Елена Дмитриевна (словно через силу) подняла глаза, глянула прямо и глубоко, чуть стыдливо улыбнулась и почти неслышно ответила:

-Да...

И опять опустила глаза.