Мнимые величины

- Закусить? - даже обрадовался Любкин. - Оно, конечно, хорошо... Очень даже хорошо! - уверенно одобрил он, хотя ему и не хотелось есть. - А до обеда-то разве далеко?

- До обеда? У меня нет обеда.

- Как же так? - заинтересовался Любкин. - Где ж ты обедаешь? В столовку, что ли, куда-нибудь ходишь?

- А кому ж у меня обед варить? - пожала плечом Елена Дмитриевна. - Самой возиться? Не хочу! Я часто хожу обедать к моей подруге: она любит, чтобы у нее все было по-домашнему, а я - богема, я по-домашнему не люблю. Разве нельзя быть сытым без обеда? И проще и легче!

- А если, - совсем уж весело спросил Любкин, - если, скажем, гуся с яблоками? Оно ведь совсем неплохо! Или блинов с икрой, а?

- Блины - хорошо, а гусь - нет! - тоже весело согласилась Елена Дмитриевна. - Хочешь, как-нибудь сделаем блины, когда ты будешь свободен!

- Ну, до масленицы еще далеко!..

- А разве непременно нужна масленица? Разве нельзя так, без масленицы?

- Да, надо полагать, можно и без масленицы, - немного замялся Любкин, - но на масленице, понимаешь ты, блин вкуснее!

- Разве? Не знаю! - рассмеялась Елена Дмитриевна. - Я ведь никакой масленицы не знала и не знаю. Родилась я в одиннадцатом году, а в семнадцатом вы масленицу в чека посадили, и не то вы ее там расстреляли, не то в изоляторе ее держите... без права переписки! - рассмеялась она. - А хорошо было на масленицу?

- Любопытно! - с одобрением покрутил головой Любкин. - Не знаю, как оно было у больших людей и у господ, а у нас на деревне очень даже любопытно было. Катанья, понимаешь ты, устраивали... Лошадей всех лентами уберем, бантами украсим, в гривы им всякие такие звезды понаце-пим, а сани ковром покроем, и раздайся, душа, на две половинки! Кто на гармонике, кто с балалайкой... У нас на деревне сапожник был, Егорыч, так тот на корнете здорово умел изображать: в полковом оркестре научился. Сядет на облучок да как наярит галоп или кавалерийскую атаку, так что ж это такое!.. А тут тебе колокольчики да бубенчики, как сумасшедшие, понимаешь ты, заливаются! Снег глубокий, колючий, занозистый!.. Коренник словно лебедь плывет: ногами выбрасывает, а идет плавно, хоть стакан воды на него ставь, не расхлещет! Пристяжные, те, конечно, удаль показывают, в кольца вьются... Эй, раздавлю!

- И ряженые? И ряженые?

- Ряженые, те на Святки, а на масленицу - балаганы, качели, карусели... Наша-то деревня от города всего верст пятнадцать была, так мы, значит, - туда. А там уж дед-раешник на морское чудо, на нездешнее юдо зовет посмотреть, а под каруселью орган "Дунайские волны" воем воет... В третьем месте тебе женщину на двенадцать пудов показывают или, скажем, карликов-лилипутов. А мальчишки-то, мальчишки, понимаешь ты, под ногами вьюнами вьются, в сопелки-дуделки дудят-свистят, от ребячьего счастья земли под собой не чуют! Помню, как же! широко улыбнулся Любкин. - А сверху-то солнце, а снизу-то снег, а вокруг тебя воздух ядреный! Эх, мороз-морозец, аленькие щечки, пар изо рта, иней на бровях! А потом - блины. Ну, и водочка к ним, конечно... Смородиновая, полынная, зверобойная, сорокатравчатая... А от блинов дух идет, аромат съедобный, лучи невидимые сияют!.. Которые блины с припеком, которые с нетом, а которые - так. "Горяченьких несу! Приготовьсь!"

- Ты из богатой семьи был?

- Жили, не нуждались! Да ты не думай, - горячо спохватился он. - Если даже и самый бедный мужик был, так и он себе в блине никак не отказывал. Хоть он блин-то, может, с конопляным маслом ел, а все-таки свою масленичную судьбу хвалил да похваливал. "Подвали-ка, жона, горяченьких!" Тогда ведь какая жизнь была? Эту жизнь знать надо, а не то, чтоб...

- Зачем же... разрушили? - дрогнувшим голосом спросила Елена Дмитриевна.

Любкин нахмурился. Он очень хорошо знал, чтб надо отвечать на такой вопрос, но отвечать он не стал: что-то мешало ответить готовыми словами, не хотелось сейчас этих готовых слов.

- Это... статья... другая! - неохотно выдавил он из себя.

- Вот именно: статья! - дернула плечом Елена Дмитриевна. - Блины и балаганы им помешали! Мальчишки с ребячьей радостью в дудки дули, так надо было эти дудки на черепки разбить. Да? Колхозники-то теперь блины едят ли? вызывающе спросила она.

Любкин болезненно поморщился.

- Не про то разговор... Масленица, она, конечно... Но ты не одну только масленицу бери, а ты вообще бери!

- Эх, "вообще"! Никакого "вообще", Ефрем Игнатьич, друг ты мой сердечный, в жизни и нет совсем, а есть одно только "в частности"! Вообще? А ты про сезон на Ривьере слыхал когда-нибудь? - совершенно неожиданно, с вызовом, спросила она.

- Это еще что такое' - нахмурился Любкин, непонятно для себя чувствуя что-то враждебное.

- Это? Это такое пирожное! - рассмеялась Елена Дмитриевна. - А еще есть пляж в Биаррице, автомобиль "роллс-ройс", манто из чернобурых лисиц и белая яхта в Средиземном море. Впрочем, нет, нет! - замахала она руками. - Я ошиблась! Всего этого ничего нет, нигде нет, совсем нет, вот как жар-птицы и золотой рыбки нет! Но грезить-то о них разве нельзя? Сказкой тешить себя разве нельзя? Есть жар-птица! Есть сезон на Ривьере!