Мнимые величины

Любкин поднял голову. Он не знал, кто звонит и что говорит, но шестым чувством понял, что звонит Супрунов, который сейчас скажет что-то такое, чего он изо всей силы не хочет слышать здесь и сейчас.

- Да, передаю трубку! - на что-то ответила Елена Дмитриевна.

Любкин взял трубку, но подождал, ничего не говоря, а только прислушиваясь. Он не хотел спрашивать, чтобы не услышать то, что сейчас скажет Супрунов.

- Ну? - сумрачно бросил он наконец. - Павел? Чего надо?

- Бросай-ка все и приезжай! - очень сдержанно ответил Супрунов. - Сразу же!

- Чего так спешно? - недоверчиво спросил Любкин. - Погодить разве нельзя?

- Коли зову, значит, надо! - все так же сдержанно, но и строго прозвучал в трубке голос Супрунова.

- Пожар, что ли? - попробовал неловко пошутить Любкин, но понял, что ни шутить, ни оставаться здесь уже нельзя. - Ладно, сейчас! - коротко добавил он и повернулся к Елене Дмитриевне. - Зовут! - не то сожалея, не то извиняясь, пояснил он.

Он подошел к ней, взял ее за плечи, слегка поворотил к свету и заглянул ей в глаза.

- Так-то и вот так-то! - вздохнул он и слегка привлек к себе. А потом поцеловал ее так тихо и осторожно, как не целовал еще ни разу. Немного поколебался, но все же повернулся и пошел. И пока шел, все слегка колебался: надо ли идти? не правильнее ли будет остаться? Совсем остаться!

Глава XXIII

Вскоре после того, как Любкин уехал из управления к Елене Дмитриевне, Супрунов вызвал к себе Яхонтова. Того привели из одиночки. Супрунов смеющимися глазами посмотрел на него.

- Ну, садись, арестантик... Чего уж там! Яхонтов тоже улыбнулся, сел и посмотрел вопросительно.

- Дело-то чуть-чуть изменилось! - сказал Супрунов, закуривая и пододвигая Яхонтову коробочку с папиросами. - Оказывается, того гуся нельзя было ночью арестовывать: надо ему дать сегодня в одно место сходить. Напрасно ты ночь в одиночке просидел!

- Неважно! - снисходительно отмахнулся Яхонтов.

- Знаю, что неважно, но не люблю, когда что-нибудь зря делается! - пояснил Супрунов, посмотрел на Яхонтова и словно бы к чему-то примерился.

- Ну, ладно! - сказал он полуустало-полунебрежно. - Надо теперь тебе все это дело до конца объяснить, чтобы ты в курсе был. Дело, надо тебе знать, такое...

Он еще раз примерился глазами к чему-то и поднялся с места. Если бы Яхонтов был наблюдательнее и тоньше, он заметил бы в движении Супрунова деланность и нарочитость: уж слишком как бы "между прочим" поднялся он.

- Надоело сидеть! - засмеялся он и слегка вытянулся. - Целый день сидишь, сидишь, как ворона на суку! Тело движений хочет, а я все сижу. Я ведь бег люблю и прыжки, а зимой - лыжи... Ты любишь? Спортом занимаешься?

- Я в футбольной команде был! - чувствуя удовольствие от этого дружеского разговора, ответил Яхонтов.

-О!

Супрунов вышел из-за стола и прошелся раза два по комнате. Потом остановился у окна и открыл его. Окно выходило в сад.

Управление помещалось в здании бывшего института благородных девиц: старый, громадный дом, построенный еще до Крымской войны. Когда им в 1926 году завладело ГПУ, его начали перестраивать и с тех пор беспрестанно что-то переделывали, перегораживали и приспосабливали для новых нужд. Но сада не трогали и даже не прочищали никогда. И сад заглох, задичал, стал угрюмым и неприветливым, но в то же время чудесным своей заброшенностью и запущенностью. Сейчас, осенью, кой-где уже полуголые деревья стояли на золотом ковре опавших листьев, еще не прибитых и не запачканных осенними дождями, и густо пошевеливали обнажающимися ветками. Запыленные, осиротевшие кусты сирени, жимолости и жасмина тянулись к невысокому каменному забору и, загибаясь вдоль него, уходили куда-то дальше, в глубь сада. Чистое небо было уже бледновато, словно и оно увядало, как деревья, и от его побледневшей синевы лилась на землю тихая грусть. Солнца не было видно, оно было сзади, за домом, но его осенне-золотые лучи, казалось, наполняли весь воздух ровным, спокойным светом. В саду было тихо, не по-городскому тихо, и даже было слышно, как ворошилась и попискивала на ближайшем дереве какая-то пичужка.

Если бы Супрунов и Яхонтов почувствовали, что только несколько шагов и только кирпичная стена отделяют грустные деревья, слегка вспотевшую землю, освещенный солнцем воздух и попискивающую пичужку от всего того, что находится здесь, в доме, они закричали бы и завопили, потрясенные немыслимым, химерическим контрастом. Но для них не было ни тишины сада, ни бесшумно падающих багряных листьев, ни темных теней между уходившими вглубь деревьями. Они не видели их, и только поэтому они могли быть теми, кем они были.

Супрунов перегнулся через подоконник (комната была невысоко, над полуподвалом), заглянул вниз и зачем-то пробежал глазами по кустам сирени, которые шли вдоль забора.

- Осень, - совершенно безразличным тоном сказал он, - а слякоти еще нет. Впрочем...

Он присел на подоконник, лицом к комнате, и очень остро глянул на Яхонтова. Тот смотрел в сторону.