Мнимые величины

"Вот оно, настоящее-то!" - с каким-то чересчур внезапным восторгом мелькнуло в голове у Любкина. Не зная, что делать и что говорить, он немного нелепо качнулся на месте, потом так же нелепо сделал два-три шага по комнате и сел на диван. "Да неужто ж оно настоящее?" - не поверил он себе, ощущая радость, от которой ему хотелось смеяться.

Елена Дмитриевна, очень легко ступая, подошла и села с ним рядом. Он не хотел или, вернее, не смел посмотреть на нее и сидел, тоже потупив глаза. Она мягко, нерешительно дотронулась концом пальцев до его руки и слегка погладила ими. Он незаметно вздрогнул: так незаметно, что она не должна была бы уловить это движение, но она все же уловила его и отметила в себе.

- Я не знаю, зачем я сказала тебе это сегодня ночью! - тихо и по-необыкновенному нежно шепнула она. - Впрочем, никакого "зачем" ведь и нет, а есть только - "почему"...

- Почему? - немного глухо спросил Любкин, все еще не поднимая глаз.

- Потому что если любишь, то не можешь умолчать. Понимаешь? Вот потому-то я и не смолчала. Но я боялась: а вдруг ты рассердишься?

- Почему... рассердишься? - поднял глаза Любкин.

- Почему? Ты - большевик, партиец, чекист. Твоя жизнь не для женщины: ни ты сам душой не пойдешь к женщине, ни к себе в душу ты женщину не пустишь. Да? "Баба" тебе, конечно, нужна, потому что ты здоров и силен, но... Моя постель тебе нужна, а я - нет! - грустно зазвенела она голосом. - Я - стерва. И я...

- Нет, ты молчи! - болезненно сморщив лоб, перебил ее Любкин. - Об этом ты молчи! Это ведь не то... Оно даже и не так!

- Но только ты, - вдруг взметнулась и заторопилась Елена Дмитриевна, - ты не думай, будто теперь что-нибудь должно измениться или что я тебя к чему-то обязываю! Ничуть! Ни капельки! Как все было, так все и останется! И если...

- Нет, оно уж так не останется! - неожиданно для себя, но с несомненной уверенностью вдруг сказал Любкин. - Так оно уж остаться не может. Никак!

Елена Дмитриевна бросила на него, сквозь опущенные ресницы, быстрый взгляд, хотя и искоса, но страшно пытливо: каков сейчас он, Любкин? Каким он может стать дальше?

- Я сказала "люблю" не для тебя, а для себя! - немного понизила она голос. - Мне нужно, - она сделала ударение на "мне", - мне нужно, чтоб ты знал, а тебе это совсем не нужно, ты и не знай! Хорошо? Впрочем...

Она встала с дивана и вся вытянулась. Нижняя губа у нее слегка задрожала, словно она укрощала невольную улыбку, но улыбка все же пересиливала и, наконец, засияла. И от этой улыбки ее лицо стало прелестным. Она посмотрела на Любкина и, не удержавшись, бросилась к нему: не опустилась, но упала. Что есть силы обняла его за плечи и прижалась щекой к его груди, пряча и лицо, и глаза.

- Люблю, люблю, люблю... - затвердила она, прижимаясь. - Люблю, люблю, люблю...

В это время за дверью послышались преувеличенно громкие шаги и преувеличенно громкие движения работницы, которая убирала на кухне. Елена Дмитриевна отдернулась от Любкина и успела сесть прямо. Работница же не то поцарапалась пальцами в дверь, не то постучала, притворяясь, будто не может сразу открыть ее, и давая этими звуками знать, что она сейчас войдет.

- Ну? Войдите, конечно! - громко приказала Елена Дмитриевна, показывая и своим тоном и нарочитым "конечно", что она совсем не понимает, почему работница мешкает войти.

Та вошла.

- Я уже все прибрала, Елена Дмитриевна! - с лицемерной скромностью сказала она, не опуская глаз, но в то же время смотря как-то никуда. - Больше вам ничего не надо?

- Нет, нет! - торопливо ответила Елена Дмитриевна. - Можете идти. Сахару вы купили?

- Купила.

- Хорошо, идите.

Работница молча поклонилась и очень тихо ушла. И когда через минуту щелкнул замок затворившейся двери, Любкин с какой-то необыкновенной остротой почувствовал, что вот он и Елена Дмитриевна сейчас - одни. Он почувствовал это по-новому: радостно, дразняще и завлека-юще. И Елена Дмитриевна, тоже по-новому, стала для него желанна. Ему захотелось стать осторожным, нежным и ласковым, каким он не был никогда в жизни: ни с нею, ни с другими. И он рассмеялся очень глупым, но очень счастливым смехом.

Вероятно, прошел час, а может быть, и два: Любкин не знал. Он, конечно, мог посмотреть на часы, но он забыл о времени, потому что оно стало ему не нужно. Он смотрел вокруг себя и не узнавал ни комнаты, ни стола, ни буфета: они стали совсем иными, какими не были никогда. Главное же - ему не хотелось уходить, а, наоборот, с мягкой настойчивостью хотелось сидеть подле Елены Дмитриевны, молчать и знать, что она тут. И еще захотелось (он даже застыдился этого желания), чтобы на дворе было по-осеннему пасмурно, холодно, чтобы дул резкий ветер и сеял противный, тоскливый дождь. Тогда здесь стало бы еще лучше: совсем тепло, совсем уютно и совсем ласково.

Елена Дмитриевна подошла к буфету и начала там что-то переставлять и искать. Накинула на стол скатерть (не совсем чистую) и опять подошла к буфету: поднялась на цыпочки и стала шарить рукой на верхней полке.

- Есть захотела? - несмело спросил Любкин.

- Давай закусим! - весело предложила она.