Многоцветные времена [Авторский сборник]

Перед нами возвышались бесформенные холмы, составленные из великого множества отбросов, которые в течение многих лет свозились сюда со всего города. Несомненно, это была главная городская свалка. Многоцветность этого мусора, гниющего на жарком солнце, не поддавалась описанию. Но не вид этих жалких тряпок, костей, битых бутылок, посуды, осколков и остатков определенных и неопределенных предметов привлек наше внимание.

По всей ширине этой могучей свалки бродили десятки, если не сотни свиней. Их розовые, бело-желтые упитанные тела ярко блестели. Видимо, свалка была их любимым местом, потому что они ходили по ней с самым хозяйским видом. Они рылись непрерывно, двигаясь по всем направлениям и проявляя самую кипучую энергию. Иногда они замирали, нюхали с довольным храпом воздух, всем своим видом подчеркивая, что цель их жизни достигнута и лучшего места для своего существования им не найти.

Над этими свиньями кружило множество иссиня-черных ворон. Каждая ворона имела свою свинью. Ворона сидела на спине у свиньи. Она бегала по свинье от хвоста до ушей, заглядывала через ее голову, высматривая, что она копает. И, высмотрев, ворона лихо хватала добычу из-под свиного носа и снова вскакивала свинье на спину. Иногда вороны подымались в воздух, с громким криком носились над свалкой, потом бросали зоркий взгляд вниз, и каждая возвращалась на свою свинью, безошибочно находя ее среди всего свиного скопища.

Это было захватывающее зрелище. Никогда в жизни я не видел ничего подобного. Черные, с синими отливами вороны, бегающие по жирным розово-белым спинам на фоне голубого неба, яркой зелени, среди мраморно-грязных куч мусора, напоминали какой-то эскиз к дантовскому аду, напоминали дикую галлюцинацию Гойи. Мы забыли про то, что дышим смрадом старой свалки. Мы смотрели во все глаза на непрерывные эволюции черных птиц и розовых животных.

Когда мы наконец встали, нам казалось, что запах этого места пропитал насквозь нашу одежду, наши мешки, обувь, волосы.

Мы ускорили шаги, чтобы поскорее оставить за собой кладбище и свалку. Мы бегом устремились в город. И вот мы вошли в Эривань. Казалось, что город берут приступом. Отовсюду слышался грохот, в воздухе стоял шум каких-то машин, крики, удары молотков, лопат, ломов, топоров.

На нас наезжали грузовики, полные строительных материалов. Облака пыли стояли над улицами. Мы пробились к центру. Вместо дувалов Астафьевской улицы лежали груды глины, на эти груды падали со стоном старые деревья, закрывая своими вершинами доски и столбы сломанных ворот. Кругом работали с неукротимым энтузиазмом тысячи людей. От иных домиков еще видны были внутренние стены, оклеенные выгоревшими обоями.

Мы стояли оглушенные среди этого непрерывного грохота и звона. Куда бы мы ни двигались, всюду в строительной пыли возводились новые здания, под ногами лежали груды труб. Старые стены валились с глухим стенанием. Всюду виднелись молодые, азартные лица, горящие глаза. Яростная битва захватила весь город.

— Где тишина? Где восточный покой? Где нельзя проехать на извозчике? — кричал мне в ухо Вольф, указывая на происходящее.

На нас смотрели с удивлением и с сочувствием. Спрашивали, что мы ищем, кто нам нужен. У нас были адреса, куда мы держали путь, но дело было не в этом.

— Зачем вы пришли? — спросил нас один молодой инженер, размахивая синей калькой.

— Чтобы увидеть Армению, увидеть Эривань, — ответил Вольф, переполненный самыми разными ощущениями.

— Вот Эривань! Смотрите! Здесь мы строим новую Эривань! Вы поспели как раз. Откройте дверь в наш новый дом. Входите, дорогие! Мтек! Мтек! Мы очень рады…

И мы вошли в гудевший всеми машинными и человеческими голосами город, как в новый дом.

Вольф Эрлих много потом ходил со мной по разным горным краям. Но он сдержал свое слово. Он вернулся в Армению. Он начал там часто бывать, уже без меня. Он написал о ней стихи и рассказы, узнал ее всю, он восходил на Алагез, он знал виноградарей Араратской долины, крестьян и рабочих, пограничников на Араксе, писателей и ученых.

Если бы Вольф Эрлих дожил до Великой Отечественной войны, то он со своей гражданской поэзией, со своим патриотизмом и жаждой подвига нашел бы свое место среди поэтов, участвовавших в смертельной борьбе с фашистскими захватчиками.

Как командир запаса пограничных войск, он в рядах защитников социалистического отечества был бы храбрым и достойным воином. Он готовил себя к этому последнему, решительному бою.

Я знал его в комнатах, где спорят о стихах, или рассказывают разные истории, или поют народные песни, до которых он был большой охотник. Я знал его за дружеским столом, на лыжной прогулке, в ладожских лесах, в приневских болотах, на жарких писательских собраниях.