Многоцветные времена [Авторский сборник]

Я знал, что слева пропасть, которая сливалась с темнотой. Во время одной такой короткой остановки что-то треснуло под моей ногой, и я понял, что это лопнула передняя подпруга. Седло было старое, видевшее на своем веку много переходов, и теперь ремень лопнул. Это значило, что на крутом спуске может лопнуть и вторая подпруга и я съеду на сторону, и в какую сторону полечу вместе с конем, никто даже не увидит в этой кромешной тьме.

Тогда я закричал: «Юсуф!» Я не следил, когда было светло, далеко или близко от меня едет Юсуф. Я даже не видел сейчас гривы собственного коня. Юсуф отозвался откуда-то издали. По цепи передали: «Что случилось?» — «Лопнула подпруга!» — спокойно крикнул я. Из тьмы дошел ответ: «Не шевелись. Я иду!»

Спустя несколько мгновении из пропасти слева показалась тяжелая, черная, чернее ночи, фигура. Как он пробрался, вися над обрывом, ко мне, я не представляю. Он вплотную прижал коня к скале. Я, вынув ногу из стремени и поджав ее, дал возможность Юсуфу поймать концы разорвавшейся подпруги. Мы работали молча. Я слышал только храп коней впереди и сзади. Я прокалывал маленьким ножом, который всегда был прикреплен к кинжалу Юсуфа, новые дыры в старом ремне, а Юсуф продевал в них, вися над пропастью, новые ремешки и связывал их. Наша кавалькада застыла. Как окаменевшие привидения, всадники в черных бурках сидели неподвижно, дожидаясь, когда мы кончим опасный ремонт. Наконец я вернул ножичек Юсуфу, он проверил ремень, затянул подпругу и, стукнув меня дружески по колену, как будто он был демоном гор, исчез в пропасти.

Мы двинулись дальше, и новый крик передового: «Внимание! Слева пропасть, справа скала!» — я уже воспринял как приветствие друга, не больше.

Такие картины пережитого в горах теснились в моем воображении, когда мы приближались к Рутулу.

Спускался вечер. Наступал тот час тишины и покоя, который в горах всегда удивителен. Вы чувствуете настоящий покой отдыхающей земли. Дальние кулисы гор становятся легкими и сине-туманными, те, что немного поближе, еще хранят отдельные очертания вершин и утесов, самые близкие скалы потеряли свою суровость и резкость. На всем хребте отпечаток задумчивой тишины. Облака, закрывшие дальние вершины, точно застыли, точно кончили свое дневное движение и теперь хотят отдыхать, как горы и люди, там, где их застала ночь.

Еще горит мягким огнем какое-то малое пространство неба, и край пушистого облака как бы вбирает в себя это последнее выражение света, слабеющее с каждой минутой.

Я смотрел на Юсуфа, который был таким добрым спутником и товарищем. В начале нашего знакомства он был похож на горца, ставшего горожанином. Но по мере того, как мы углублялись в горы, характер его стал раскрываться все больше. Я начал уважать его за самую сложность его натуры. Он мог быть самым обыкновенным горцем, который понимает толк в лошадях, любит остроумие, шутку, любит посидеть, поговорить, погулять, выпить, покутить с друзьями, любит женщин, ничего не боится в горах, — и вдруг он начинает говорить об истории, о нравах и обычаях, о природе, и я вижу, как сквозь все это сквозит какое-то поэтическое ощущение жизни. Вдруг он почти жесток, вдруг у него появляется какая-то детская наивность и доброта, которая выражается в поступках, иногда и вовсе неожиданных.

Я знаю, что он литератор, пишет статьи по истории гражданской войны, по истории лакского народа, он публицист и критик. Бывалый горец — это прозвище ему нравится. В моем представлении он действительно по-народному хитрый, умный, ученый Юсуф. Я ему верю, потому что в горах, когда нам приходилось и трудно и сложно, он показал свою смелость, свое умение быть на высоте в самых необычных обстоятельствах.

Я вспоминаю, как он бежал по тропинке из Куруша в дымящейся от пота рубахе, по шатающейся горе — есть там такая странная гора, — и я смотрел на его плотное, красное, большое лицо и видел, что он доволен.

Он не взял лошади у бедняка, которого председатель аулсовета хотел заставить отдать на три дня лошадь Юсуфу, а эта лошадь, к тому же худая, плоскобокая, была до зарезу нужна бедняку. Других лошадей свободных не было, и когда Юсуф получил эту лошадь и уже хотел отправиться в путь, явился бедняк и начал выражать свое недовольство. Не знавший до этого, откуда взялась лошадь, Юсуф немедленно слез, вручил лошадь хозяину и пошел пешком за нами следом, когда мы выехали из Куруша, и шел целый день, пока мы не нашли для него другой лошади.

Ему было странно и трудно идти за всадниками, но его упорство равнялось его гордости, и он шел, весь мокрый, но не унывая, рассказывал анекдоты или соленые горские сказки или запевал лихую, молодецкую песню.

Юсуф — неутомимый рассказчик. Он может рассказывать на дороге, среди всадников-горцев, может говорить вечером за ужином, может наедине повествовать обо всем, о чем угодно, — о гражданской воине, в которой он участвовал почти юношей, подростком, о бытовых случаях из аульной жизни, о Махачкале, о своей дерзости и насмешливости.

Он рассказывает: