Многоцветные времена [Авторский сборник]

— Слушай, ехали мы однажды с заседания из Махачкалы. Извозчик — цудахарец. А компания — слушай: один — скряга, собрал в карман все остатки хлеба, что были на тарелке в гостинице, другой любит поспорить, его не корми три дня, дай только поспорить, а третий — это знаешь какой человек: он в прошлом сельский учитель, потом стал завбанком, большой любитель женщин, служил в Наркомздраве, сам для себя собрал консилиум, чтобы узнать, здоров он или нет, — вот он ехал. И вот я решил их разыграть. Тот, что любил спорить, сейчас же попался на удочку, заспорили до драки, остановил цудахарец линейку, они вылезли на дорогу, друг на друга с кулаками. Успокою их — они влезут на линейку, едут тихо. Потом этот, что хлеб собрал в карман, он из аула Каче, а там все отходники в старое время занимались нищенством как профессией. На это намекнул принципиальный человек, что любил спорить, я его поддержал, опять спор, опять остановка, драка, опять совершим масляхат, я их помирю, как отъедем — снова спор, такой спектакль всю дорогу, как в театре. Уже цудахарец сам останавливает лошадей, как у нас снова до драки доходит. Он вошел в курс дела, а лошади, знаешь, и те стали понимать, когда надо остановиться.

В общем, вижу, они уже утомились, пыла уже у них нет, думаю: ну ладно, повеселимся в другую сторону. И такой зашел спор у нас: разве цудахарцы — люди? Тут они все объединились. А наш тихий извозчик терпел-терпел по своему адресу, а потом с таким, знаешь, треском, с каким рвутся гнилые штаны, он выхватил кинжал в полтора метра, валлаги, честное слово! Лошади остановились. Сельский учитель бросился под линейку, вопя: «Спасите!» Кто в кусты, я сам испугался — вдруг кинжал в ход пойдет. Уговорил цудахарца. Он сказал: «Пошли вон! Вы меня оскорбили, не повезу дальше». Тут я ему разъяснил, что это было в шутку, никто не хотел его обидеть. Сельский учитель вылез из-под линейки, все уселись, ехали молча до аула, в ауле разошлись не прощаясь. Человеческая комедия! Людей, знаешь, надо переделывать. У нас в горах старого много. Я в театрах не бываю, но тут такой был театр — я всю дорогу до дому как вспомню, так хохочу! Всю дорогу один хохотал. Как вспомню, не могу удержаться…

…Мы ночевали в Рутуле. Действительно, Юсуф оказался прав, рутульская хозяйка приготовила такой хинкал, что все — и хозяин и гости — пришли в самое доброе расположение духа. Юсуф не был любителем длинных провозглашений, но здесь он встал и сказал:

— Друзья и товарищи! Я скажу своими словами стихи нашего лезгинского поэта Эмина, который провозгласил, что с одной женой очень хорошо жить, раз она одна хозяйка в доме, очень хорошо жениться не мальчишкой и не пожилым, хотя это тоже хорошо, но лучше так, в средние годы, тогда вам обоим — и тебе и жене — хорошо!

Мы выпили за здоровье хозяина и хозяйки. Но Юсуф продолжал, подмигивая мне:

— Но мы живем в дружбе народов. Есть в каждом доме в горах женщины-хозяйки. Выпьем, друзья, выпьем, друг, — сказал он мне, — за известную тебе красавицу Куруша с ее толстой шеей, которая мне с тобой готовила замечательный хинкал, за кулинку с ее трехэтажной овчинной шубой, за цудахарку с тяжелой серебряной тесьмой, андийку с ее высоким чахто — пусть поскорей снимет его, — за цумадинку, цунтинку, анцухо-капучинку, годоберинку, балхарку, кубачинку, кумычку, лезгинку, лачку, аварку… ох как их много, десяти молодостей не хватит на них всех…

Поздно разошлись в Рутуле на покой в тот вечер. Пели, конечно, старые и новые песни. На дворе было холодно, и заря уже окрасила снова четкие и далеко видимые вершины Сурфун-Яла, когда, позвякивая уздечками и стременами, поредевшая сильно кавалькада двинулась дальше, теперь уже навстречу Кара-Самуру.

Отдохнувшие кони, потряхивая гривами, шумно вдыхали холодный воздух и рвались перейти на галоп, но мы шли широкой рысью, и я любовался нашими конями-близнецами, которые вели себя сегодня сдержаннее, чем вчера.

Я вспомнил, как мой конь рванул с места в Ахтах и как я его обманул.

А теперь он, увлеченный кавалькадой, ведет себя как полагается и не пробует дурить. Я смешил Юсуфа рассказами о бешеных туркменских жеребцах, не понимавших военной службы…

Мы продолжали наш путь вверх по долине Кара-Самура, которую западные путешественники считают похожей по своей красоте на одну из долин Итальянских Альп. Каждый поворот дороги действительно открывает все новые и новые прелести в очертании гор, в березовых рощах, неожиданно являющихся на горах, в зелени, которая оживляет берега.

Путники наши все отставали и отставали, и наконец, когда мы подъезжали к Ихреку, мы остались вдвоем с Юсуфом на широкой и ровной дороге. Мы делали остановки в Амсаре, в Лучеке, в Джилихуре, так как никуда не торопились и хотели посмотреть как можно больше и как можно больше повстречать народу и переговорить с ним.