Какое место в этих идеях занимал медиевализм? Он становится непременным элементом исторической политики и культурной жизни. На Балканах Средневековье долгое время, как показал сербский историк Иван Стевович, воспринималось не как период в истории, а как часть настоящего, с которым могли бороться, могли возвеличивать, но главное — которое использовали для актуальных идеологических и культурных нужд[575]
. Вопрос о происхождении народа, о его «исконных правах», в том числе на суверенитет и территорию, о его святых и героях, в том числе о культурных героях, неизбежно вызывал к жизни медиевальные конструкции. Идеал нации требовал наличия прошлого, сформулированного по модерным канонам, но якобы восходящим к историческим корням. Формирование национальных государств, совершенствование империй приводили к стандартизации законов, социальных структур, образования, культуры, что, по словам Э. Вебера, трансформировало множество людей в граждан определенной страны (в его примере «крестьян — во французов», соответственно, вместо «французов» следует иметь в виду славянские народы)[576]. М. Хрох показал, что память об общем прошлом, «толкуемом как судьба группы», является одним из трех обязательных компонентов, без которых невозможно никакое нациестроительство в Новое время (наряду с интенсивными языковыми и культурными связями и концепцией равенства всех членов группы, объединенных в гражданское общество)[577].Этот процесс Э. Хосбаум назвал изобретением традиции[578]
. По его словам, за 30–40 лет до Первой мировой войны в странах Европы многие поздние образы, ритуалы, концепты вдруг обрели древнее и средневековое прошлое, которое придавало им вес, легитимизировало и даже порой сакрализировало в глазах современников: «„Традиции“, которые кажутся старыми или претендуют на то, что они старые, часто оказываются совсем недавнего происхождения и нередко — изобретенными… из-за изобилия политических институтов, идеологических движений и групп — не в последнюю очередь националистических — приходилось изобретать саму историческую преемственность, например путем продления древнего прошлого за пределы его действительной исторической протяженности. Делалось это либо с помощью полувыдумки-полуправды (вспомним о Боадицее, Верцингеториксе, херуске Арминиусе), либо с помощью подделок (Оссиан, чешские средневековые рукописи)»[579].В это время активно обсуждается идея славянского единства, и здесь медиевализм оказывается полезен: ведь, собственно, славяне были едины только в свой догосударственный период, в раннем Средневековье, а затем «расползлись» по отдельным королевствам и имперским провинциям. Во второй половине XIX столетия в болгарских, сербских, чешских, словацких землях развивается культ Кирилла и Мефодия, славянских апостолов IX в., с именами которых связывалось обретение письменности и перевод священных книг на славянский язык. 1863 г. был объявлен католической церковью «годом славянского юбилея». Центром торжеств стал чешский город Угерске Градиште, который интерпретировали как древний Велеград, связанный с деятельностью Кирилла и Мефодия. В 1880 г. 5 июля (дата была выбрана условно) был учрежден праздник в честь Кирилла и Мефодия.
Однако, как это часто бывает, то, что должно было объединить, стало разъединять. Средневековые образы стали использоваться в политических нуждах, что говорит о том, что перед нами пример медиевализма. Праздник 5 июля был принят в Чехии, Словакии, Хорватии. Православные же церкви Балкан и России отмечали день Кирилла и Мефодия 11 мая. В 1858 г. прошли первые церковные празднества в честь св. Кирилла и Мефодия в Пловдиве (Болгария). Почитание Кирилла и Мефодия стало предметом полемики между греческой и болгарской церковью, потому что болгары использовали его для обоснования своей автокефалии, а греки демонстративно не участвовали в болгарских празднествах, чтобы не поддерживать болгарскую церковь.
Бесспорно, изобретение традиций строилось не только на апелляции к Средневековью. По сравнению с романтическим национализмом медиевализму пришлось сильно уступить свои позиции образам, связанным с недавней историей. Восторженное открытие своего древнего прошлого для большинства народов ко второй половине XIX в. уже состоялось. Восприятие национальной истории перешло в иную фазу — осмысления и переосмысления, уточнения прошлого и его актуализации за счет обращения к недавним событиям. Для правящих династий (сербских Обреновичей, болгарских Баттенбергов) была актуальна недавняя история подвигов ближайших предков царствующего монарха. Для народов более востребованной стала память о недавней национально-освободительной борьбе, о героях и праведниках, которые зажигали эту борьбу своим примером. Далекое Средневековье блекло, выцветало перед недавней кровоточащей историей.