Патриотом-будителем и идеологом болгарского просвещения стал, благодаря сочинениям Венелина, проживавший в Одессе болгарский торговец Васил Априлов (1789–1847). Изначально он был эллиноманом, поддерживал греков и только под влиянием Венелина осознал себя болгарином, начав считать греков, как и турок, врагами. Априлов считал, что в первую очередь возрождению болгарской нации должны помочь литература и демократическое светское образование. В 1835 г. он на свои деньги основал Габровское училище — первую светскую школу для всех сословий, образование в которой было бесплатным. Впоследствии он оказывал поддержку другим открывавшимся в Болгарии светским школам, а также учредил стипендии для болгар, обучавшихся в России. Априлов придерживался русофильских взглядов и считал, что помощь Болгарии должна быть оказана Россией[564]
. Он занимался поисками памятников культуры по истории Болгарии, публиковал средневековые болгарские грамоты.Труды Априлова были посвящены главным образом Средневековью и национальному возрождению. Его первой работой стало сочинение «Болгарские книжники, или Какому славянскому племени собственно принадлежит Кирилловская азбука» (1841), где он, опираясь на данные источников и труды предшественников (Йована Раича, Йозефа Добровского) доказывал, что болгары были крещены первыми среди других славян, а Кирилл и Мефодий были болгарами, которые перевели богослужебные книги на болгарский язык[565]
. Самая важная книга Априлова — «Денница новоболгарского образования» (1841 г.), рассказывающая об истории болгарской средневековой культуры, болгарском происхождении Кирилла и Мефодия и истории просвещения в период национального возрождения. В предисловии указана цель труда — познакомить русский народ с малоизвестной ему историей издавна близких по родству болгар[566].Итоги эпохи романтического национализма
Эпоха романтического национализма стала первой фазой развития национализма в Центрально-Восточной Европе и на Балканах. Как известно, в исторической науке существуют разные периодизации национализма, но все они страдают некоторой однобокостью. Обращение к феномену медиевализма отчасти позволяет понять природу этой сложности. Притом, что в это время произошло подлинное рождение медиевализма как культурного феномена, медиевальный канон еще не вполне сформировался. Романтики-националисты в Центрально-Восточной Европе и на Балканах находились еще в самом начале пути формирования узнаваемого медиевального образа своей нации. На площадях и в парках еще, как правило, не возвышались памятники средневековым героям. Музыкальные произведения на сюжеты из средневекового или псевдосредневекового эпоса еще только начали создаваться. Историческая живопись пока не слишком часто обращалась к собственно медиевальным сюжетам, не говоря уже о нехватке на таких полотнах ряда важных для визуальной идентификации эпохи конкретно-исторических деталей.
Наконец (и это особенно важно подчеркнуть) первым медиевалистамромантикам еще объективно не хватало знаний о своем Средневековье. Показательно, например, с какой удивительной легкостью происходили на пространстве Центрально-Восточной Европы культурные взаимовлияния в области исторической литературы: представленные на страницах таких произведений медиевальные образы зачастую являлись национальными адаптациями одних и тех же сюжетов, мотивов, характеров, и сама их адаптация, в силу частого недостатка культурно-исторической конкретики, могла происходить довольно просто. Достаточно, например, взглянуть на стилизированные, искусственно созданные или почерпнутые из случайных источников одинаковые или близко звучащие славянские имена эпических героев, которыми в первой половине XIX в. были наполнены произведения романтиков-литераторов. В какой-то степени это напоминало ситуацию раннего Нового времени, с той разницей, что в роли гуманистов выступали теперь романтикинационалисты.