Мобилизованное Средневековье. Том 1. Медиевализм и национальная идеология в Центрально-Восточной Европе и на Балканах

Отметим, что польские художники, проживающие в австрийской части Польши, предпочитали учиться в Мюнхене, Дрездене, Вене. Среди них был и Матейко. Польские художники, родившиеся на территории российской части Польши, учились в Петербурге. Среди художников, прошедших обучение в Императорской Академии художеств, был Войцех Герсон (1831–1901 гг.). В его творчестве так же, как и в творчестве Матейко, находит отражение польская средневековая история. Перекликается даже выбор сюжетов художников. Так, в 1869 г. Войцех Герсон пишет картину «Королева Ядвига и Димитр из Горая» (Люблинский музей), в 1873 г. — «Кейстут и Витовт у Ягайло» (Музей искусств, Лодзь), в 1895 г. — «Сигизмунд Старый и Станчик» (Окружной музей, Конин) и др.

Чехия и Словакия

Чешские и словацкие земли в отношении медиевализма шли несколько иными путями. Благодаря деятельности чешских будителей в конце XVIII и первой половине XIX в., многие важные шаги по формированию представлений об образе нации и использованию при этом медиевального компонента были уже сделаны. Вот почему мобилизация Средневековья в Чехии во второй половине XIX в. была более яркой, концептуальной и творческой. Частично чехи и словаки продолжали следовать традиционным моделям романтического национализма — искали красивое прошлое.

«Весну народов» 1848 г., которая справедливо расценивалась как революция в Центрально-Восточной Европе, по словам Ю. Рака, чехи успешно соотнесли[726] со средневековым движением гуситов. Гуситы боролись за свою свободу и против немецкого засилья так же, как в 1848 г. народы выступили против имперского гнета Габсбургов. С середины столетия активно развиваются культы Яна Гуса и Яна Жижки, символов гуситского движения. Ян Гус получил определение идеального чеха, чьей главной характеристикой является свободолюбие, вольность мыслей, смелость, честность и т. д. Как показал З. Вибирал, изменения в трактовке образа Гуса произошли после 1861 г., когда он окончательно стал символом не просто религиозного свободомыслия, а борьбы за свободу чешского народа[727]. Злободневность такого прочтения образа священника подтверждается реакцией немецкой аристократии, которая продолжала считать гуситов «бандой воров и поджигателей» (по определению Карла IV Шварценберга). В 1889 г. в парламенте в ходе дебатов обсуждалось, можно ли фигуру Гуса размещать в Пантеоне чешской истории в Национальном музее. Полемика закончилась полной победой чехов. Образ национального героя начал свое шествие по художественным полотнам, музыкальным произведениям и страницам книг[728]. Аналогичным образом в эти годы развивается культ другого «истинного чеха» и «великого гусита» Яна Жижки[729].

Бурно шел процесс визуальной мемориализации Яна Гуса. В 1869 г. будущий знаменитый пражский архитектор и скульптор Йозеф Шульц украсил барельефами дом 1616 г. в Гусинце, который, как гласила легенда, был построен на месте дома, где родился Ян Гус в 1370 г. Мемориал на этом месте существует до сих пор. В 1890 г. была создана Ассоциация по созданию памятника магистру Яну[730]. Большую роль здесь сыграли празднества 1915 г. в честь 500-летия со дня гибели Яна Гуса (1370–1415), венцом которых было открытие грандиозного памятника проповеднику в Праге на Староместской площади. В 1905 г. была создана Ассоциация по возведению Яну Гусу памятника в Таборе. Здесь в 1906 г. была открыта специальная выставка, которую посетили почти 10 тыс. человек[731]. В конце XIX — начале XX в., до Первой мировой войны, в чешских городах было поставлено несколько десятков монументов и памятных знаков, посвященных Яну Гусу[732]. Подобное насаждение культа национального героя даже начало вызывать отторжение: как пример можно привести выход в 1901 г. статьи Й. Хильберта «Довольно Гуса!», в которой говорилось об «инфляции» почитания проповедника[733].