Мобилизованное Средневековье. Том 1. Медиевализм и национальная идеология в Центрально-Восточной Европе и на Балканах

Интересно, что в западнорусских губерниях празднование в Польше 500-летия Грюнвальдской битвы вызвало неоднозначное отношение. Заявлялось, что нельзя дать Польше присвоить себе эту победу. Подчеркивалась роль в сражении не только поляков, но и других народов, прежде всего литовцев и православных русинов, русских из Новогрудка и Смоленска. В 1910 г. как ответ на польские притязания вышла поэма В. Е. Вязьмитинова «Грюнвальд. 15-VII1410»[763]. А. А. Касович отмечает, что автор предпринимает попытку обратиться к читателю на языке древнерусской литературы, подражая таким эпическим произведениям, как «Слово о полку Игореве» и «Задонщина». По его мнению, так могла бы выглядеть песня XV в. о Грюнвальде на русском языке. Вязьмитинов подчеркивал, что решающую роль в победе сыграли не поляки, а русские — смоленские полки. По словам А. А. Касовича, Грюнвальдская битва преподносится поэтом в виде столкновения добра и зла, борьбы двух противоположных миров: мира господства и порабощения и мира свободы, германского мира и мира славян:

На Грюнвальдском чистом поле,
Бьется с немцем славянин,
Чтобы жить в свободной доле,
Как свободный господин[764]

.

Грюнвальдская битва для поэта оказывается символом славянского единения, которое было в Средневековье, и тогда славяне били своих вековечных врагов-немцев. Если они объединятся сегодня, то так же смогут противостоять наступлению германцев.

Пусть такое же единение
Всех славян объемлет вновь:
В нем и сила, и спасенье,
В нем и вера и любовь![765]

Как и в любую войну, в Первую мировую был востребован патриотизм, а патриотизм — это всегда апелляция к подвигам предков. В официальной пропаганде всех стран активно использовался образ тевтонского рыцаря, только с разными оценками. Для германцев это был символ гордого, несгибаемого, могущественного немецкого начала, идеал воинской чести и геройства. Для остальных тевтонец — захватчик, агрессор, который подтвердил свою зловещую репутацию, восходящую к нападениям немцев-крестоносцев на средневековых славян. Соответственно, оказались «мобилизованными» национальные герои, воевавшие с захватчиками и служащие образцом для подражания.

Но это официальная пропаганда. Для солдат в окопах и для населения, переживающего тяготы войны, гораздо важнее стал повседневный контекст, в котором они оказались. Здесь медиевализм, до этого развивавшийся в идеологии и культуре более-менее поступательно, испытал первый серьезный удар и, наверное, впервые в таком масштабе оказался не нужен. Потрясение людей от ужасов Первой мировой, от трагедии настоящего оказалось столь велико, что прошлое выцвело, померкло перед страхами современности. Показательно, что такое культурное направление, как авангард, как раз получившее развитие в начале XX в., отрицало прошлое. Как выразился Милош Црнянский, серб австрийского происхождения, балканский авангардист: «Я всегда был сам себе предком»[766]. Прошлое перестало быть спасительной объяснительной системой. Отравляющие газы, пулеметы, окопная война и Верденская мясорубка из него никак логически не следовали. Отсюда и столь популярные в эти годы мысли о конце старой Европы, о зарождении в горниле войны совершенно нового мира (что, конечно, подпитывалось революциями и национальными движениями, расцветшими к концу Первой мировой). Как писал уже упоминавшийся Црнянский: «В войне, в Первой мировой войне, передо мной исчез целый мир. Исчезли царства, государства, существовавшие тысячи лет на географических картах. Я понял, что ничего постоянного и ничего определенного в мире нет»[767].

Поскольку люди переживали «закат Европы»[768], в новом ужасном мире они не находили ничего от дорогого старого мира, то медиевализм как таковой терял свое место в ментальной системе общества. Мало того, поскольку происходящее в окопах и разрушенных городах варварство надо было как-то объяснить в понятных выражениях, реанимировался образ Средневековья как темной эпохи, эпохи насилия и произвола. Газеты смакуют подробности гибели культурных объектов от рук новых варваров. Особо резонансными стали гибель богатейшей библиотеки Лёвенского университета с древними манускриптами и германская бомбардировка собора Нотр-Дам в Реймсе[769]. Как отметил А. В. Липатов, в речах ожил военный язык, восходящий к Средневековью: jus ad bellum («право на справедливую войну»), jus contra bellum («право на решение конфликта мирным путем»), jus in bello («правила ведения войны, восходящие к рыцарскому кодексу»)[770].