Мобилизованное Средневековье. Том 1. Медиевализм и национальная идеология в Центрально-Восточной Европе и на Балканах

Новые национальные государства усиленно строили будущее: спорили об обустройстве стран, путях их развития, границах, отношениях с соседями. В этом контексте роль медиевализма в их идеологии уменьшалась. Собственно, он выполнил то, ради чего в XIX в. мобилизовывали Средневековье — способствовал формированию национальной идентичности и националистической идеологии, которые воплотились в 1918 г. в обретении национального государства. Дальше в этом качестве он был не очень нужен, играл скорее роль поленьев, которые подбрасывают в идеологический костер, чтобы тот не погас. Но в актуальной идеологической повестке он поблек и отступил на задний план. Собственно говоря, он был по инерции задействован в нескольких направлениях, возникших еще в XIX в.: например, оказался востребован для обоснования необычайно важной для молодых государств идеи: славянские нации древнее их государственности. Это происходило по аналогии с некоторыми европейскими странами, в частности Италией и Германией. Объединение каждой из этих стран было поздним, и для него оказался необычайно востребованным концепт культурной догосударственной нации: политического единства не было, но была единая культура, которая и сформировала нацию[785]. Это частично завуалировало проблему актуального нациестроительства (которая в той же Италии была сформулирована в лозунге Массимо д’Адзельо: «Мы создали Италию, теперь надо создать итальянцев»).

В то же время канон национальной истории отныне состоял в изображении истории народа как истории его борьбы за свободу и собственное государство: его обретение трактовалось как акт высшей исторической справедливости, цель, ради которой народ переживал тяготы и совершал подвиги на протяжении многих столетий. На этом фоне вопросом о судьбе меньшинств (русинов-лемков и немцев в Чехословакии, украинцев и белорусов в Польше, болгар в Румынии, сложного хитросплетения балканских народов) можно было пренебречь, все меркло перед величием нового национального государства, родившегося на обломках империй и воплотившего чаяния многовековой истории некогда порабощенных славянских народов.

В рамках этой идеологемы медиевализм был еще нужен как источник символов и образов, подтверждавших древность нации и ее исконные права. Он продолжал по инерции присутствовать в традиционных ситуациях, связанных с презентацией облика нации, но все больше уступал здесь злободневной современности. Как обычно, молодое государство, возникшее на обломках старого, самоутверждается и легитимизирует себя через критику предыдущего режима, дистанцирование от него. В исторической повестке в первую очередь оказалась востребованной критика империй и недавних имперских порядков, воспевание подвигов борцов за независимость. Средневековая история антикизировалась, становилась фоном для недавней, актуальной истории.

Куда бы привели тенденции развития медиевализма в период между двумя мировыми войнами, неизвестно. Он мог превратиться во что-то совсем третьестепенное (в случае бурного развития местных национализмов вплоть до фашизации — признаки этого были в довоенной Болгарии), мог по европейскому образцу занять свою нишу в культурном строительстве и т. д. На межвоенный период пришлась жизнь всего одного поколения (1918–1939 гг.), около 20 лет, поэтому остается только предполагать. Тем не менее именно тогда на фоне инерционности медиевализма появляется принципиально новая сфера для его проявления — кинематограф.

Изучение истории становления кинематографа в качестве отдельного вида искусства лишь к началу XX в. сопряжено с рядом трудностей. Во многом это связано со сложностями процесса хранения пленки, которая сильно подвержена влиянию внешних факторов, вследствие чего легко может быть утрачена во время военных действий или периодов политической нестабильности. Это привело к тому, что многие фильмы XX в. оказались безвозвратно утерянными или же остаются лежать неопознанными в киноархивах по всему миру в считанных экземплярах. В связи с этим история кинематографа славянских стран изучена пока лишь частично. Сравнительно недавно объектом изучения стала и средневековая тематика в кинематографе в целом. В качестве примера можно привести обзорную работу Кевина Харти, представляющую из себя анализ около девятисот фильмов, посвященных Средним векам, в том числе снятых в Восточной Европе[786].