Мобилизованное Средневековье. Том 1. Медиевализм и национальная идеология в Центрально-Восточной Европе и на Балканах

Включение карпатских русинов в процессы национального строительства произошло значительно позднее, чем это было у соседних с ними славянских народов, а сам процесс национального строительства так и не привел к появлению стабильной этно-национальной идеологии. Причин тому несколько и все они носят объективный характер. Почти исключительно крестьянский характер русинских сообществ вкупе со слабым распространением грамотности и удаленностью от важнейших очагов культурной (а значит, и национальной) жизни восточных славян в Австро-Венгрии и России предопределили крайне медленную модернизацию русинского социума, что значительно растянуло во времени так называемую фазу А (если следовать известной периодизации нациестроительства, предложенной М. Хрохом) в формировании русинского национализма. Затем процесс более или менее добровольного национального самоопределения, сопряженный с конкурированием трех основных национальных проектов (русинским интеллектуалам предстояло решить, станут ли их соплеменники русскими, украинцами или отдельным восточнославянским народом), протекавший в условиях вхождения населенных карпатскими русинами земель в состав Австро-Венгрии и Чехословакии[1302], был искусственно прерван включением основной части русинской территории — Подкарпатской Руси в состав СССР, где условия для нациестроительства снизу попросту отсутствовали.

На основе лежавших в основе советской национальной политики принципов, предполагавших идентификацию народа через язык крестьянской массы, а также соображений политической целесообразности все русины были идентифицированы как украинцы, а сама территория Подкарпатской Руси включена в состав УССР[1303]. Интерпретация русинов как украинцев была автоматически распространена и на русинские меньшинства стран, оказавшихся в сфере влияния СССР[1304]. «Украинизация», которую правильнее было бы называть «советизацией», осуществлявшейся на украинском языке, представляла собой насильственное внедрение советского стандарта украинской культуры и сопровождалась многочисленными репрессивными актами, нанося значительный ущерб традиционной культуре русинов и вызывая отторжение среди интеллигенции. Неудивительно, что, как и в случае с некоторыми другими «советскими нациями» (молдаване, белорусы), оказавшимися в процессе развернувшегося в ходе перестройки демонтажа советской идеологии (включая действовавшую в СССР официальную классификацию народов) перед вызовом альтернативных национальных проектов, многие закарпатские украинцы, не говоря уже об украинцах восточной Словакии, стали возвращаться к русинской идентичности. Эта идентичность снова стала основой интенсивного нациестроительства, с явным преимуществом того его варианта, который предполагает превращение карпатских русинов в отдельную восточнославянскую нацию[1305].

При этом, как и в случае с румынофильской идеологией в Молдавии или западнорусизмом в Белоруссии, увлечение русинской идеей в Закарпатской Украине в первую очередь свойственно общественным активистам и интеллигенции и тесно связано с мотивами этнической виктимизации в период тоталитаризма. Такая ситуация вызвала со стороны представителей украинской интеллектуальной элиты резкие обвинения русинских идеологов в так называемом политрусинстве, на что закарпатские интеллектуалы русинской ориентации отреагировали не менее резко, обвинив своих украинских коллег в шовинизме. Понятно, что обе стороны этой весьма эмоциональной дискуссии понимают этничность в сугубо примордиалистском ключе: и те и другие ссылаются на объективные черты — язык и историю, с той лишь разницей, что интеллектуалы украинской ориентации обнаруживают в ней сходство с украинской культурой, игнорируя различия (в том числе такие фундаментальные, как почти тысячелетняя власть Венгрии над Закарпатьем), а поборники русинского национального проекта концентрируют внимание на различиях, игнорируя сходство (в том числе такие фундаментальные, как сходство восточнославянских диалектов к западу и востоку от Карпат).

Как показывают результаты недавнего исследования Эвы Михны, в обстановке возрождения русинской национальной идеологии произошла реанимация наиболее значимых элементов русинского национального исторического нарратива в том виде, в каком он сложился во второй половине XIX столетия[1306]. Из числа этих элементов как минимум два могут быть названы ядром русинского этнонационального мифа, так как относятся к происхождению народа и его веры. Речь идет об исторической концепции, согласно которой непосредственными предками карпатских русинов было славянское племя белых хорватов, и о представлении, согласно которому предки русинов были обращены в христианство в результате миссии св. Кирилла и Мефодия в Великой Моравии[1307].