Мобилизованное Средневековье. Том 1. Медиевализм и национальная идеология в Центрально-Восточной Европе и на Балканах

Почерпнув из труда Марулича начальную дату в истории «готского» королевства — 547 г. (вторжение Строгила в Далмацию), Ратткай на протяжении всего последующего повествования о деяниях королей VI–XI вв. стремился выстроить точную хронологию их правления. Само по себе это было значительной новацией, так как ни в тексте Марулича, ни в других ранних произведениях, где описывались свершения легендарных королей из династии Остроила, даты правления королей не указывались. Определяя даты, Ратткай тем самым придавал абстрактному повествованию средневековых и ренессансных авторов конкретно-исторический характер, что было совершенно необходимо для сочинения, одной из целей которого была максимально убедительная историческая репрезентация раннего прошлого Хорватско-Славонского королевства. В датировании правления легендарных королей Ратткаю помогают не только указанные в тексте «Хорватской хроники» сроки их правления, что позволяло получать «исторические даты» простым прибавлением чисел к начальной хронологической точке — 547 г., но и комбинирование информации «Хорватской хроники» со сведениями других источников, которое давало возможность еще больше «историзировать» легендарные события.

Большую роль сыграли элементы готицизма и в исторической концепции хорватского историка Павла Риттера-Витезовича, в которой готско-славянское королевство прямо рассматривалось как начальный этап в развитии Хорватского государства и исток политической традиции королевской власти. Осуществившаяся к концу XVII в. кроатизация готско-славянского королевства, история которого воспроизводилась хорватскими авторами по тексту М. Марулича, не означала, однако, того, что использование готской традиции было монополизировано хорватским протонационализмом. По состоянию на XVIII столетие к готско-славянскому королевству апеллировало сразу несколько протонациональных идеологий. Одна из них — это сохранявшийся в Далмации славянский (словинский) протонационализм, нашедший яркое воплощение в труде далматинского литератора, францисканского монаха Андрии Качича-Миошича «Приятный разговор славянского народа» (1756 г.), где короли из династии Свевладичей последовательно именуются «словинскими» королями. Примечательно, что, перечисляя использованные им исторические труды о готских королях, Качич-Миошич прямо упоминает «Хронику» Витезовича. Именно хронология Витезовича, в рамках которой правление «святого короля Будимира» было датировано 756–796 гг. (а не VII в., как у Ратткая), была положена Качичем в основу его повествования о словинских королях. Другая национальная идеология — «славяно-сербская» (Павле Юлинац, Йован Раич), куда образ готско-славянского королевства проник главным образом из трудов Витезовича, а также из русского перевода труда Орбини (1722 г.).

Речь Посполитая: сарматизм

Уникален феномен польского сарматизма как медиевальной идеологии, возникшей в XVI в. и в разных вариантах проявляющейся до наших дней[336]. В нем воплощались воображаемые идеалы польского национального типа. Сарматизм вспоминали, когда надо было связать традиции с современностью. Членов Барской конфедерации называли сарматами. Польское оппозиционное движение 1980-х гг. «Солидарность» сравнивали с возвращением вольности поляков «сарматской эпохи»[337].

Правда, сам термин «сарматизм» поздний, до него в XVI–XVII вв. поляки употребляли слова «сармат», «народ сарматский», «Сарматия». Он стал расхожим в XVIII столетии, после публикации в 1765 г. в журнале «Монитор» статьи об «идолах сарматизма». Так стали называть идеологию политических оппонентов короля Станислава Августа, сторонников польского традиционализма[338].

Сарматизм возник на пересечении нескольких культурных тенденций и процессов, по верному замечанию М. Маньковского — в результате поиска поляками своего места в европейской культуре[339]. В рамках объединенного с 1385 г. в династическую унию Королевства Польского и Великого княжества Литовского, а с 1569 г. — Речи Посполитой, жили разные народы: поляки, литовцы, русины, шло формирование будущих украинской и белорусской этнокультурных общностей. Развитие национального самосознания, формирование раннемодерных наций могло взорвать это содружество (что, собственно, и произойдет в XVII в., когда на историческую арену выйдут украинцы и в 1648 г. заявят о себе восстанием Богдана Хмельницкого). Для этнически разнородной шляхты была нужна какая-то объединяющая идеология, которая бы цементировала, а не раскалывала государство. Миф о единстве происхождения всей шляхты Речи Посполитой (и польской, и литовской, и даже украинской) от единого предка — героического народа сарматов, некогда заселявшего всю Восточную Европу, — здесь подходил как нельзя кстати.