Мобилизованное Средневековье. Том 1. Медиевализм и национальная идеология в Центрально-Восточной Европе и на Балканах

В то же время сарматизм как идея прекрасно отвечал культурным запросам периода польского Ренессанса. Идеалом становилась античность — античные герои, авторы, тексты. Происходить от античных предков, от героев Трои или от древних римлян для такой общности с масштабными культурными и политическими амбициями, как польская шляхта, было бы правильно и престижно. Выражаясь современным языком, этот миф попадал бы в культурный тренд эпохи[340]. Автор XVI в. С. Ожеховский писал: «Мы… наследуем достоинства греков, потому что по примеру греков блистаем в науках, награждены их доблестями, столь же быстры в речах и мужественны в поступках… Искусства и владение словом мы заимствовали из Афин, а красоту и порядок — из Спарты. Таких предков имела наша Отчизна»[341].

Однако возникала проблема — античные авторы о поляках не писали. Значит, в качестве предка нужно было подобрать народ: 1) несомненно великий и героический; 2) который упоминается в исторических источниках; 3) на родство с которым более никто не претендует. Сарматы, о которых никто толком ничего не знал, на роль героев польского этнокультурного мифа подходили как нельзя лучше.

Сарматский миф был хорош еще тем, что он был, если так можно выразиться, изначально бессодержателен. Он возник из картины мира, обрисованной античными географами, которые в своих описаниях делили будущую Восточную Европу на Сарматию Европейскую и Сарматию Азиатскую. Что стояло за этими терминами, кто такие сарматы и как они соотносятся с живущими ныне (в XVI в.) народами, представления у историков и географов раннего Нового времени были самые смутные. Здесь, с одной стороны, довлел авторитет античных авторов, писавших о Сарматиях, с другой — сообщавшиеся ими сведения были настолько общими, что в них легко вписывалось любое нужное содержание.

Отсюда сарматизм как идеология был очень пластичен, крайне мало связан с образами настоящих кочевников-сарматов, зато очень тесно — со шляхетской культурой XVI–XVII вв. За свою историю он несколько раз менял свое смысловое содержание на диаметрально противоположное (от шляхтичасармата — носителя высокой, утонченной барочной культуры до шляхтичасармата — неотесанного варвара-дикаря, и наоборот). М. В. Лескинен очень точно отмечает, что сарматский миф связывал для поляка прошлое с будущим: «Сам сармат — это связующее звено между доблестными предками и славными потомками. Судьба Родины, ее будущее не представимы для польского шляхтича вне этой связи. Символом Отечества является сармат. Он „воспроизводит“ историю»[342]. И. Ожел считает феномен сарматизма «местом памяти» Речи Посполитой, исходной точкой формирования ее исторической мифологии[343].

Важным элементом этого «воспроизводства» был миф о «золотом веке» Польши. Раз шляхтич-сармат и связанные с его деятельностью социальное устройство и оборона Отчизны столь идеальны и правильны, то неизбежно признание времени господства шляхтичей лучшей эпохой в истории[344]. Польские авторы по-разному трактовали хронологию «золотого века». Некоторые отождествляли его наступление с самим возникновением Королевства Польского, то есть с древней эпохой Пястов. В связи с этим в XVII в. возникает культ Гнезно как «места памяти», древней столицы Польши. Она сравнивается с Римом, столицей Римской империи. В XVIII в. Августином Колудзским название «Гнезно» было выведено от понятия «орлиное гнездо», и именно этим, по его мнению, объяснялось появление орла в гербе Польши[345].

Большинство же относили к «золотому веку» XVI столетие, время Сигизмунда Старого (1506–1548 гг.) и особенно Сигизумунда II Августа (1548–1572 гг.)[346]. Это представление возникло у поздних авторов на контрасте с XVII в., когда Речь Посполитая погрузилась в пучину смут, раздоров, сепаратистских мятежей и неудачных войн.

Носителем сарматского мифа выступала шляхта — «народ политический», дворянство, имевшее право владеть землями, поступать на воинскую службу и участвовать в заседаниях сословных собраний (сеймов) разного уровня, от локальных до государственных. Остальные сословия — горожане, крестьяне — считались потомками не сарматов, а местных славянских племен. Тем самым привилегированность шляхты объяснялась ее происхождением от более высокоразвитого народа древности по сравнению с потомками «сиволапых» славян. Отсюда и представления о существовании в Польше «народа шляхетского» и «народа простого» как разных народов. Именно со шляхтой отождествлялись все преимущества Речи Посполитой, ее гражданские свободы (дававшие столь лестное сходство с Великим Римом).