Мобилизованное Средневековье. Том 1. Медиевализм и национальная идеология в Центрально-Восточной Европе и на Балканах

Изменения национально-государственного облика Центрально-Восточной Европы и Балкан в Новое время

В серии войн, объединенных современными историками в Великую Турецкую войну 1683–1699 гг., Османская империя проиграла. 26 января 1699 г. на Карловицком конгрессе государства Священной Лиги (Священная Римская империя германской нации, Речь Посполитая, Венеция и Россия) начали раздел турецких владений в Европе. Подолия и земли Правобережной Украины отошли к Речи Посполитой, Славония, Трансильвания и часть Венгрии — к Священной Римской империи, Венеция получила греческие (часть Пелопоннеса) и адриатические (Далмацию) прибрежные земли. За Россией осталась часть Приазовья, завоеванная в 1696 г.[423]

Данный раздел Центрально-Восточной Европы и Балкан запустил исторические процессы, которые развивались весь XVIII — начало XIX в. и привели к радикальному изменению облика региона. Их вектор можно обозначить следующим образом: отступление Турции из Центрально-Восточной Европы и с Балкан, повлекшее рост освободительного движения и национализма среди славянских народов, возвышение Российской и Австрийской (с 1804 г., Австро-Венгерской с 1867 г.) империй и выход их на историческую арену как главных геополитических игроков. Параллельно начинался закат Речи Посполитой, которая к 1795 г. прекратит существование как государство.

Отступление Турции с Балкан и распространение на народы Центрально-Восточной Европы власти европейских империй (Австрийской, Российской, а также Пруссии — основы будущего Германского рейха) стимулировало в этом регионе процессы социально-экономического развития (на разных землях с разной степенью интенсивности)[424]. Интеграция экономических и социальных структур в имперские, рост западного технологического, культурного и интеллектуального влияния вели к усвоению европейского опыта, в том числе опыта интеллектуальной жизни и новых технологий как фактора развития культуры (начало распространения печатных изданий — того самого «печатного капитализма», который Б. Андерсон называл условием становления наций как «воображаемых сообществ» и т. д.). Со второй половины XVIII в. растет славянизация центрально-восточноевропейских городов, особенно в Чехии, Моравии, Силезии, Словении[425]. Повышение удельного веса горожан, славянски ориентированных в своих культурных запросах, формировало среду, более восприимчивую к росту национализма, чем традиционное аграрное общество. Славянские интеллектуалы читали европейские книги, развивали свои языки и литературу, осознав их значимость для нации, обращались к таким формам национальной культурной презентации, как театры, музеи, народное просвещение, создание отечественных исторических нарративов и т. д.[426] Отправной точкой этих процессов был рубеж XVIII и XIX столетий, а растянулись они вплоть до конца XX в.

Перекраивание границ, смена геополитических ориентиров и страндоминант региона вызвали к жизни бурные процессы развития нациестроительства и локальных идентичностей. По выражению В. И. Фрейдзона, «всего на протяжении одного, самое большее — двух поколений произошел кардинальнейший сдвиг в этническом самосознании миллионов людей. В дальнейшем это новое самосознание закреплялось, углублялось, наполнялось новым социальным, идеологическим содержанием, однако основа была заложена именно в эту эпоху»[427]. Люди, перед которыми замаячила перспектива самоопределения, стали активно задумываться: кто они, с кем они, против кого они? М. Хрох считает, что «память об общем прошлом, толкуемом как „судьба“ группы или хотя бы ее ключевых элементов» является «абсолютно незаменимой» для генезиса нации[428].

Тем более что, как справедливо отметил В. И. Фрейдзон, становление наций в Центрально-Восточной Европе происходило в условиях, когда лежащие в их основе этнические общности были раздроблены, проживали в разных государствах и империях. Принцип «одна нация — одно государство» здесь не работал, хотя для национальных лидеров являлся идеалом, к которому следует стремиться. Это были не «государственные нации» (Staatsnation), но «нации, базирующиеся на достижениях своей культуры» (Kulturnation)[429]. Для них определение, которое в будущем даст Э. Геллнер: «Национализм — это прежде всего политический принцип, суть которого состоит в том, что политическая и национальная единицы должны совпадать»[430], интуитивно стало лозунгом к действию.