Мобилизованное Средневековье. Том 1. Медиевализм и национальная идеология в Центрально-Восточной Европе и на Балканах

Каким же славянское Средневековье виделось Гердеру и что именно унаследовали от него славянские националисты? Не претендуя на всеобъемлющий разбор темы, отметим прежде всего то, без чего невозможно представить славянский медиевализм первой половины XIX в. Первый фундаментальный принцип заключается в самом ви́дении славян как единого народа, единой национальной стихии («чудовищное пространство, какое населяет в Европе однаединственная нация, по большей части еще и в наши дни»[468]). Разумеется, этот принцип единого народа существовал и ранее, однако именно в эпоху романтического национализма он привел к важным последствиям для исторического воображения. Постулируемое на основе языкового критерия единство славянского племени требовало единства его исторической судьбы в прошлом, настоящем и будущем. Как верно заметил Л. Вульф, комментируя взгляд Гердера на Речь Посполитую, драматическая судьба которой в конце XVIII в. была важной темой просветительской публицистики, «делая акцент на языке, древней истории, этнографии и фольклоре, он (Гердер. — Авт.) открыл такой методологический угол зрения, под которым Польша растворялась в общей массе славян»[469].

Подобное, естественно, произошло не только с Польшей: в фольклористической оптике исчезает всякая разница между Slavia Orthodoxa и Slavia Latina, между Московским царством и «Республикой обоих народов», южные славяне не отличаются от западных, а восточные от южных. Разумеется, взгляд на славян как на единый народ присутствовал и раньше, и расхождения между православными и католиками отнюдь не мешали авторам предшествующих эпох, игнорируя глубокие религиозные и культурные различия, прославлять и тех и других под единым именем сарматов или иллиров или просто славян. Дело в другом — спонтанное прежде восприятие славян как единого народа, в лучшем случае подкрепляемое этногенетическими легендами и отдельными характерологическими наблюдениями, становится теперь системным, получив мощную поддержку в виде изучения фольклора как ключа к пониманию исторической индивидуальности народа, структурирующему затем весь его исторический опыт. Иными словами, из народа, связанного общим происхождением, славяне превращаются в народ, связанный общей исторической судьбой.

Эта общая судьба предопределялась «национальным характером» — важнейшей концептуальной инновацией эпохи нарождающегося романтического национализма, сменившей прежние довольно беспорядочные суждения о «нравах народов». При этом историческая индивидуализация славянства, выявление его национального характера («славянской души») во многом происходит за счет противопоставления славян другой народной стихии — германской. С тех пор как славянско-германская этноязыковая мозаика Центральной Европы и прежде всего Богемии, была осмыслена в национальных категориях, тема якобы извечного славянско-германского противостояния красной нитью проходит через писания славянских националистов. Классическим стало гердеровское определение темы: «Несмотря на совершенные ими подвиги, славяне никогда не были народом воинственным, искателями приключений, как немцы; скорее можно сказать, что они следовали за немцами и занимали территории, оставленные теми, пока огромные пространства не оказались в их руках…». Славяне были «милосердны, гостеприимны до расточительства, любили сельскую свободу, но были послушны и покорны, враги разбоя и грабежей. Все это не помогло им защититься от порабощения, а, напротив, способствовало их порабощению»[470].

Какой разительный контраст демонстрируют эти гердеровские характеристики с ренессансным и барочным видением славян как великих завоевателей, покорителей половины Европы, с которыми не рискнул сражаться сам Александр Великий! Этот удивительный поворот во многом был подготовлен критическими штудиями эпохи Просвещения. Именно тогда под огнем рационалистической критики славяне лишились своей античности — грамота Александра Великого была объявлена выдумкой, утратили свою славянскую идентичность Иероним Блаженный и другие славные мужи иллирского племени, стали германцами и, соответственно, перестали быть славянами вандалы и готы, поблекла некогда громкая слава Чеха, Леха и Руса… На смену красивым средневековым и ренессансным легендам приходило актуальное «локальное знание» славянско-германского этноязыкового пограничья в Лужицах[471], Вендланде, Богемии — пасторальные пейзажи славянских деревень в окружении некогда славянских, а ныне немецкоязычных городов и замков.