Мобилизованное Средневековье. Том 1. Медиевализм и национальная идеология в Центрально-Восточной Европе и на Балканах

Свое сочувственное рассуждение о несправедливостях, выпавших на долю несчастного народа-труженика, Гердер завершает проникновенными строками, которые, конечно, не могли не отозваться впоследствии гулким эхом в сердцах первого поколения славянских романтических националистов: «Но колесо все переменяющего времени вращается неудержимо, и поскольку славянские нации по большей части населяют самые прекрасные земли Европы, то, когда все эти земли будут возделаны, а иного и представить себе нельзя, потому что законодательство и политика Европы со временем будут все больше поддерживать спокойное трудолюбие и мирные отношения между народами и даже не смогут поступать иначе, то и славянские народы, столь глубоко павшие, некогда столь трудолюбивые и счастливые, пробудятся, наконец, от своего долгого тяжелого сна, сбросят с себя цепи рабства, станут возделывать принадлежащие им прекрасные области земли — от Адриатического моря до Карпат и от Дона до Мульды — и отпразднуют на них свои древние торжества спокойного трудолюбия и торговли»[476].

Как видно, дело здесь не столько в бессознательной романтической жажде справедливости, побуждающей заявлять, что последний станет первым, сколько в вышеупомянутой тесной смычке в романтическом историческом воображении образов прошлого с картиной желаемого будущего. В гердеровском славянском мифе славяне не просто предстают простодушными пахарями, вызывающими симпатию своей добротой и кротким нравом, и уж тем более не хрестоматийными благородными дикарями, занимавшими умы европейцев еще в эпоху раннего модерна. Славяне являются народом, устремленным в будущее, «передовой нацией», так как именно их национальные черты максимально вписываются в идеальное будущее человечества, построенное на идеалах гуманности — этой подлинной квинтэссенции историософских исканий немецкого мыслителя.

О том, насколько дорога была Гердеру эта идея и насколько «личной» она для него являлась, лучше всего свидетельствуют размышления 25-летнего Гердера, покидавшего на корабле Ригу и бросавшего прощальный взгляд на оставляемую им Российскую империю: «Какой вид откроется с северо-запада на эти области, когда однажды их посетит дух цивилизации! Украина станет новой Грецией: прекрасное небо, под которым живет этот народ, его веселая жизнь; его музыкальность; его плодородная почва и так далее, проснутся однажды: из множества мелких диких народностей, которыми когда-то были и греки, родится утонченная нация: ее границы раздвинутся до Черного моря и далее по всему миру. Венгрия, эти новые народы, а также области Польши и России составят новую цивилизацию…»[477]. До появления знаменитой славянской главы оставалось больше 20 лет.

В отличие от Гердера, славянские романтики-националисты, судя по их сочинениям, не придавали такого большого значения счастью человечества, к которому должно привести всеобщее торжество столь близких славянам идеалов гуманности и мирного созидательного труда. С одной стороны, в этом можно усматривать саму логику развития романтического национализма, который постепенно отрывался от своей гуманистической сверхзадачи, превращаясь в само себя легитимизирующее мировоззрение, то есть в то, что можно считать светской религией. С другой стороны, первому поколению славянских националистов было явно не до историософских исканий: эмансипация культур, которые они считали своими, а не счастье всего человечества была для них первоочередной задачей. Какими бы пламенными мечтателями и идеалистами ни являлись первые славянские националисты-романтики, они также умели встраивать свои национальные программы в актуальный политический контекст, а потому изображаемое ими славянское Средневековье также становилось политически актуальным.

Миф, созидающий нацию: средневековье в оптике романтического национализма

Идеологическая легитимизация модерных наций через дискурсивное выстраивание их преемственности с теми или иными этническими или квазиэтническими группами отдаленных эпох прошлого, таких как Средневековье, является одним из системообразующих компонентов националистического дискурса, являясь главным фактором возникновения так называемых этнонациональных мифов[478]. Одной из основных функций этнонационального мифа является, с одной стороны, демонстрация исконности или древности определяемого в этнических категориях социума (народа, нации и т. п.), а с другой стороны, сокрытие того очевидного (по крайней мере, для не вовлеченного в националистическую оптику наблюдателя) факта, что модерные практики нациестроительства сыграли в формировании данного социума роль куда более значимую, чем наследие отдаленных эпох.