Мобилизованное Средневековье. Том II. Средневековая история на службе национальной и государственной идеологии в России

Генеалогические отношения с Польшей и Великим княжеством Литовским строились еще сложнее. Здесь тоже было большое количество выездов в Россию, много легенд о происхождении русских дворян от выезжих шляхтичей из Польши и Литвы. При этом вымысел причудливо переплетался с реалиями (Кикины, Бунины, Майковы, Головкины, Коробкины, Баклановские, Крекшины, Волоцкие, Вороновы и др.). Здесь также речь шла о крещении католиков в православие и их чудесном обращении. Главное же заключалось в том, что в XV–XVI вв. Польша имела более развитую генеалогическую культуру, чем Россия. И русские дворяне начинают ее активно заимствовать, приписывать происхождение своих родов к польским гербам, тем самым активно удревняя их, делая более знатными. М. Е. Бычкова очень точно указала на роль польских генеалогий в формировании родословной культуры русского дворянства: «Родословия, восходящие к европейским традициям, написанные по материалам Цицерона или Плутарха или, на худой конец, Стрыйковского или Кромера… позволяли вставить историю своей семьи в контекст мировой истории, пробуждая новые идеи в сознании общества»[380]. В России в XVII в. ходят переводы польских генеалогий, в том числе переведенная Николаем Спафарием в Посольском приказе «Родословная книга» Лаврентия Хурелича, в которой доказывалось родство русского царя Алексея Михайловича с правящими домами Европы. Родственные связи выводились через дочерей Ярослава Мудрого[381].

А как же собственно русское боярство? В какой мере дворяне в Новое время выводили свои корни из национальной истории? Здесь была определенная эволюция, характер которой показан М. Е. Бычковой. В XVI в. все знатные роды, вписанные в родословцы, имели в своей основе легенды о выезде из другого государства. С одной стороны, в XVII столетии такие легенды распространяются не только на боярство, но и на менее родовитое дворянство, которое подражает более именитым представителям сословия. С другой же – появляется множество генеалогий, которые либо вообще не приводят легенд о выездах (Бехтеревы, Боучаровы, Борисовы, Веревские, Волоховы, Голенкины, Горины, Казначеевы и др.), либо выводят свое происхождение из родов, поступивших на службу к великим князьям Московским из древнерусских регионов (Твери, Рязани, Новгорода Великого и т. д.). Кузьмины, Караваевы и Савеловы стали вести свое происхождение от новгородских посадников. Получает хождение легенда о пяти сыновьях Михаила Черниговского, мученика за веру, убитого в Орде в 1246 г. (на самом деле у него был один сын Ростислав), от которых выводилось несколько десятков ветвей дворянских фамилий[382]. Большую популярность получают истории о выездах на службу к Александру Невскому, Дмитрию Донскому, Василию II Темному, Ивану III, Ивану Грозному[383]. Иными словами, сам факт службы великим князьям владимирским, а также русским государям в XVII в. становится не менее престижным для генеалогии, чем происхождение от иностранной знати. Это говорит о начинающемся национальном влиянии на генеалогическую культуру.

Обобщая наш обзор российских генеалогических легенд, надо отметить следующее. Использование медиевальных символов и образов для любой дворянской генеалогии носит атрибутивный характер. Специфика российской генеалогической культуры состоит в том, что она формировалась под большим иностранным влиянием. Наиболее значительным в XVII столетии следует назвать польское воздействие. Преобладание легенд об иноземном происхождении русской знати свидетельствует об изначальном доминировании в ее культуре имперских тенденций. Русская аристократия формировалась не столько как национальная, сколько как элита империи. Империя, которая вбирает в себя элиты немцев, шведов, татар, поляков, литовцев и многих других, которые принимают православную религию и становятся российским дворянством на службе великим российским государям. Использование медиевальных образов здесь необходимо для показа разнообразия стран и народов средневекового периода, которые потом объединит и сплотит Русь в пределах своей державы.

Визуализация русского Средневековья в начале Нового времени

В средневековой православной традиции изображения правителей практиковались нечасто. Сакрализация императорской власти в Византии выражалась, в частности, и в практике изображения императоров с атрибутами святости. На Руси отмеченная тенденция проявилась в стенописи Софийского собора в Киеве, в фасадной скульптуре Дмитриевского собора во Владимире и в росписи новгородской церкви Спаса в Нередице. На фресках Софийского собора середины XI в. изображена семья Ярослава Мудрого, а на одном из рельефов Дмитриевского собора конца XII в. – многофигурная композиция, представляющая портрет строителя храма – владимирского князя Всеволода III с сыновьями. В стенописи конца XII в. церкви Спаса в Нередице изображен заказчик храма князь Ярослав Владимирович.