Мобилизованное Средневековье. Том II. Средневековая история на службе национальной и государственной идеологии в России

Древняя Русь выступала в воображении славянофилов очагом духовного просвещения, где православные монастыри по накалу интеллектуальной жизни не уступали европейским средневековым университетам. По словам И. В. Киреевского, «в уединенной тишине монашеских келий, часто в глуши лесов, изучались и переписывались, и до сих пор еще уцелели в старинных рукописях, Славянские переводы тех Отцов Церкви, которых глубокомысленные писания, исполненные высших богословских и философских умозрений, даже в настоящее время едва ли каждому Немецкому профессору любомудрия придутся по силам мудрости (хотя, может быть, ни один не сознается в этом): наконец, когда мы вспомним, что эта Русская образованность была так распространена, так крепка, так развита, и потому пустила такие глубокие корни в жизнь Русскую»[528].

Почему же такое замечательное и совершенное общество кануло в прошлое и современная Россия столь на него не похожа? Славянофилы видели причину в гипертрофированном развитии государственных форм, которые стали подминать под себя духовное и нравственное состояние общества. Первым фактором негатива выступило татарское завоевание. Русь не смогла удержать свое духовное единство из-за недостаточности культурной базы. Если бы она оказалась столь же глубокой, как Античность в Европе, то духовное единство можно было бы сохранить, несмотря на иго, и агрессия Золотой Орды оказалась бы кратким и чисто военным эпизодом в русской истории. Но Античности в России не было, а христианская культура не успела развиться до таких высот. Русь для самосохранения была вынуждена ответить врагам в чисто силовом, военном варианте, сплотившись вокруг государства; но это формальное сплочение роковым образом сказалось на духовном облике общества, который начал хиреть.

И. В. Киреевский писал по этому поводу: «Этот же недостаток образованности общего развивающегося духа, происходящий от недостатка классического мира, отзывается и в самой эпохе нашего освобождения от татар… Нам не предстояло другого средства избавиться от угнетения иноплеменного, как посредством соединения и сосредоточения сил… избавление наше от татар происходило медленно и, совершившись, долженствовало на долгое время остановить Россию в том тяжелом закоснении, в том оцепенении духовной деятельности, которые происходили от слишком большего перевеса силы материальной над силою нравственной образованности. Это объясняет нам многое, и между прочим показывает причины географической огромности России»[529].

А. С. Хомяков указывал, что государственное начало продолжало довлеть и в дальнейшем: «По мере того, как царство Русское образовывалось и крепло, изглаживались мало-помалу следы первого, чистого и патриархального, состава общества. Вольности городов пропадали, замолкали веча, отменялось заступничество тысяцких, вкрадывалось местничество, составлялась аристократия, люди прикреплялись к земле, как прозябающие, и добро нравственное сохранялось уже только в мертвых формах, лишенных прежнего содержания… государство устремилось к одной цели, задало себе одну задачу и напрягло все силы свои, чтобы разрешить ее: задача состояла в сплочении разрозненных частей, в укреплении связей правительственных, в усовершенствовании, так сказать, механическом всего общественного состава… все обычаи старины, все права и вольности городов и сословий были принесены на жертву для составления плотного тела государства»[530].

В результате ослабления духовного начала развивался «излишний космополитизм, некоторое протестантство мыслей и отчуждение от положительных начал веры и духовного усовершенствования христианского, сопряженные в то же время с отстранением безобразной формальности, равнодушия к человечеству, переходящего почти в ненависть, и какого-то усыпления умственного и духовного»[531]. В итоге получили XIX в. с его моральным упадком и кризисом русской духовности. И только обращение к Руси, к ее духовным основам может вернуть русский народ на правильный путь. Славянофилы верили, что в народе остались «воспоминания древности неизвестной, но живущей в нас тайно», и что ресурс этот поистине спасителен: «нам довольно воскресить, уяснить старое, привести его в сознание и жизнь. Надежда наша велика на будущее»[532]. Тогда «в просвещенных и стройных размерах, в оригинальной красоте общества, соединяющего патриархальность быта областного с глубоким смыслом государства, представляющего нравственное и христианское лицо, воскреснет Древняя Русь, но уже сознающая себя, а не случайная, полная сил живых и органических, а не колеблющаяся вечно между бытием и смертью»[533].