Модернисты и бунтари. Бэкон, Фрейд, Хокни и Лондонская школа

После того как все картины были развешаны, Бэкон привел своего друга Дэниэла Фарсона, чтобы совершить экскурсию по выставочным залам в нерабочее время. Фарсон почувствовал, что «Фрэнсис был очень доволен, возможно, удовлетворен своей работой, как никогда, но вместе с тем ошеломлен и, возможно, напуган»[240]. Следующим вечером Бэкон явился на официальное открытие выставки в клетчатой рубашке и джинсах вместе с другом, одетым так же небрежно, поэтому сначала их туда не пустили (что бесконечно развеселило его). Художник был пьян, но держался с достоинством. На следующий день повалила публика, в том числе, по словам Ротенштейна, беспрецедентное количество «тедди-бойз», хотя к тому времени этому молодежному стилю было не меньше десяти лет, – возможно, Ротенштейн имел в виду просто неформально одетых молодых людей. Во всяком случае, их присутствие свидетельствовало о большой притягательности творчества Бэкона.

Фарсон пропустил церемонию открытия, так как был в Париже по делам телевидения. Вернувшись, он направился прямиком в Colony Room в Сохо только для того, чтобы обнаружить там «рыдающую пьяную компанию». Его схватила Элинор Беллингем-Смит и спросила дрожащим голосом, слышал ли он эту новость. Думая, что она поражена триумфом выставки, Фарсон ответил: «Разве это не чудесно? Должно быть, Фрэнсис в полном восторге». В ответ она дала ему пощечину. Затем появился сам Бэкон, отвел Фарсона в туалетную комнату, подальше от любопытных глаз, и объяснил, что утром среди поздравительных телеграмм он обнаружил сообщение о смерти своего любовника Питера Лейси накануне вечером, как раз в день открытия выставки. Он беспробудно пил. По словам Бэкона, в последнее время Лейси выпивал до трех бутылок вина в день: «Такого никто не выдержит». В конце концов его поджелудочная железа просто «взорвалась». Бэкон не сомневался в том, что это самоубийство, равно как и воля судьбы[241].

Возможно, Бэкон и не верил в Бога, но он, похоже, верил – или отчасти верил – в греческих фурий, эвменид или эриний, трех богинь мщения. Бэкон написал в письме руководителям галереи Тейт, что ужасающие существа в его Трех этюдах фигур у подножия Распятия (картина, которая его прославила и которую Тейт приняла в дар от Эрика Холла в 1953 году) – это «этюды» Эвменид[242]. В момент успеха фурии нанесли удар. Они собирались сделать это снова – так же точно рассчитав время – десять лет спустя, накануне его следующей крупной выставки.

* * *

Мы видели, что Бэкон часто использовал фотографии как отправную точку для создания своих образов[243]. Долгое время он находил эти образы, листая книги и журналы: стоп-кадр из Броненосца «Потемкин» с кричащей няней, репродукции старых мастеров, изображения нацистских ораторов и так далее. Однако начиная с 1962 года Бэкон применял фотографию в другом качестве, поручив своему другу Джону Дикину делать для него снимки во время весьма необычных фотосессий. Это были фотографии друзей и знакомых художника, завсегдатаев Сохо: Мюриэль Белчер, Изабель Роусторн, Джорджа Дайера – нового любовника Бэкона, Люсьена Фрейда и Генриетты Мораес. Бэкон определял желаемые позы, но не присутствовал на фотосессиях. Так он составил личную коллекцию изображений тех, кого он хорошо знал и видел почти каждый день.

То был в высшей степени своеобразный способ работы, и попытка его объяснить отсылает к самой сути того, что пытался сделать Бэкон. Во время работы над портретом перед ним вставал вопрос: «Как мне сорвать еще одну завесу с жизни и вызвать так называемое живое ощущение, воздействуя на нервную систему более непосредственно и более мощно?» Эта атака на нервы могла заключаться в сильном искажении, которого легче достичь, если тот, с кого ты пишешь портрет, не сидит перед тобой. Ему не нравилось, когда люди глядят на то, как он «наносит им травму во время своей работы». Бэкон также чувствовал, что способен «более четко отразить факт их существования» в их отсутствие. Работая с фотографиями, он прекрасно понимал, что может свободнее «отходить» от непреложного факта – наружности людей[244].

Генриетта Мораес

Конец 1950-х

Фото Джона Дикина