Модернизация с того берега. Американские интеллектуалы и романтика российского развития

Азиатские качества России определяли не только внутреннюю, но и внешнюю политику. Дюранти предположил, что нарушения советскими дипломатами протокола и их готовность нарушать обещания были всего лишь симптомами «восточного двуличия» русских. Он писал, что нарком иностранных дел Чичерин был «выходцем с Востока или по крайней мере обладал восточным менталитетом», и поэтому «никогда не боялся ни в чем отказать, если это его не устраивало» – это о человеке, свободно владевшем не только русским, но и английским и немецким[424]. Лайонс высказывал похожее мнение, особенно описывая работу с цензорами НКИД. «Переговоры [с цензорами] действительно проходят по-восточному, – писал Лайонс, – окутанные улыбками и неторопливой беседой, но тонкие и бесконечно осторожные». Эта черта также свидетельствовала об общем пренебрежении к человеческой жизни; он описал гипотетический разговор, в котором осознанная прямота западных репортеров сочеталась с предположительно «азиатским» отсутствием уважения к жизни. «Я расстроен по поводу расстрелов не больше, чем вы – мы оба, конечно, привыкли к таким мелочам, – но новости есть новости», – мог бы возразить воображаемый репортер в процессе переговоров с цензором [Lyons 1935: 234–235]. Азиатская природа русских и особенно принижение значения жизни, предположительно отождествляемое с Востоком, объясняли советскую экономическую политику, а также дипломатию.

Заманчиво связать ссылки на «азиатскую Россию» либо с политической пристрастностью, либо с любительскими представлениями об экзотике. Однако политические взгляды и дилетантизм не могут объяснить частоту и широту применения этой концепции в западных репортажах. Этот термин не имел практически никаких политических границ; действительно, и радикалы, и консерваторы ссылались на «азиатскую Россию», выдвигая свои аргументы в отношении СССР. Такие авторы, как Чемберлин и Лайонс, которые на протяжении своей карьеры сменили политические взгляды, использовали одни и те же понятия с более или менее одинаковыми значениями, независимо от того, поддерживали они советскую политику или критиковали ее[425].

Ссылки на «азиатскую Россию», кроме того, являются важными иллюстрациями нового профессионального подхода в американской журналистике после Первой мировой войны. Он состоял в том, что для репортажей из таких отдаленных от Америки мест, как Россия, была просто необходима интерпретация. Именно такое заявление сделал Уолтер Дюранти в интервью профессиональному изданию после получения Пулитцеровской премии в мае 1932 года: «Когда вы пишете о России, вы пишете о стране и народе, чьи обычаи и идеалы так же чужды западному уму, как и китайские». Цель московских корреспондентов, таким образом, состояла в том, чтобы предложить интерпретацию событий в России и, опираясь на русскую историю и культуру, объяснить важность новостей об СССР. «Утверждения о фактах, – сказал Дюранти, повторяя журналистские теории того времени, – не производят впечатления важности» на американского читателя. Из-за огромных различий между американской и советской жизнью, продолжил он, «необходимо, чтобы корреспондент интерпретировал новости таким образом, чтобы придать им ценность». Очевидно, многие из его коллег-журналистов с ним согласились. Его интервью в профессиональном журнале было опубликовано под заголовком «Неинтерпретированные новости России озадачивают предвзятый мир, говорит Дюранти» [Roche 1932: 1]. И что еще важнее, в цитате из речи по случаю награждения Дюранти Пулитцеровской премией, присужденной за освещение первой пятилетки, видно, что репортера высоко оценивают не за исследования, а за интерпретацию: «Сообщения г-на Дюранти свидетельствуют о глубоком и основательном понимании положения дел в России и его причин. Они отмечены ученостью, глубиной, беспристрастностью, здравым суждением и исключительной ясностью и являются прекрасными примерами наилучшего вида иностранной корреспонденции» [Fischer 1987: XXXIV]. Дюранти получил премию за мнение, а не за расследование.