Модернизация с того берега. Американские интеллектуалы и романтика российского развития

Поскольку Джеройд Робинсон стремился применить принципы «Новой истории» к изучению прошлого России, он тяготел к изучению аграрной революции. Эта тема вполне могла резонировать с его личным опытом – он долго ностальгически воспоминал свое раннее детство в поместье в Вирджинии, которое во многом управлялось как рабовладельческая плантация на юге США[306]. И все же Робинсон критиковал многие клише о патриархальном сельском хозяйстве. Во-первых, он отвергал утверждения о крестьянской пассивности. Насмехаясь над наблюдателями, которые считали, что «русский мужик на протяжении веков оставался почти таким же инертным, как почва, которую он возделывает», Робинсон настаивал на том, что они недостаточно в курсе жизни в сельской России. Затем он перешел к рассказу о 300-летней истории крестьянских восстаний [Robinson 1924: 615]. В 1925 году Робинсон уехал в Россию благодаря стипендии новообразованного Совета по исследованиям в области общественных наук (англ. Social Science Research Council, SSRC), чтобы изучать сельскую Россию до большевиков. После некоторого первоначального сопротивления – ему было сказано, что архивы «не в том состоянии, чтобы их можно было увидеть», – он получил доступ, скорее всего, сказав советским чиновникам, что изучает политкорректную тему крестьян-революционеров[307]. Проведя в России почти два года, Робинсон вернулся в Нью-Йорк, занял преподавательскую должность в Колумбийском университете и записал результаты своих исследований.

Плод трудов Робинсона «Сельская Россия при старом режиме» (1932) остается знаковым произведением об истории России. Как возмутился недавно один историк, эта книга была настолько всеобъемлющей, что закрыла необходимость в изучении русского крестьянства на два поколения вперед [Kingston-Mann 1991: 3–4]. Верный своему более раннему манифесту, Робинсон отвел политике Санкт-Петербурга мало места, вместо этого уделив основное внимание крестьянскому вопросу от возникновения крепостного права до революции 1917 года. С упоением и сарказмом он рассматривал крестьян в их борьбе против помещиков и собственников. Например, он иронично прокомментировал источник процветания аристократии: «Миллионы крестьян вряд ли забыли “Золотой век русского дворянства” [в конце XVIII века] – но они, возможно, запомнили его под каким-то другим названием». Отмена крепостного права в 1861 году предоставила сельским жителям ограниченную политическую свободу, писал он, но в то же время создала новые экономические трудности. Освобожденные от трудовых обязательств перед своими бывшими владельцами, бывшие крепостные теперь были вынуждены выращивать товарные культуры, чтобы производить выкупные платежи. Однако доходы от этих культур едва покрывали постоянно растущие расходы крестьян, что привело к кризису 1890-х годов, который Робинсон описал в знаменитой главе «Голодная деревня». Переход к денежной экономике усилил экономическую дифференциацию в сельской местности, разрушив общинные структуры, но не обеспечив заметного повышения производительности. Изображение Робинсоном сельской России хорошо согласуется с марксистскими взглядами на появление капитализма в стране, особенно с книгой Ленина «Развитие капитализма в России» (1899). Но работу Робинсона вряд ли можно назвать переписанной книгой Ленина, так как она демонстрирует гораздо бóльшую озабоченность бедственным положением крестьянства, чем труд последнего. Робинсон открыто осуждал советские взгляды на сельскую Россию, особенно навязчивую критику кулаков – богатых крестьян, порицаемых как капиталистические эксплуататоры. Робинсон отметил:

Некоторые из крестьян были, безусловно, «капиталистами» в том смысле, что они были работодателями для рабочей силы, но даже среди этих «капиталистов» почти все тоже были работниками и хорошо знали, каково это – толкать непослушную рукоять плуга и перетаскивать мешок с зерном на спине.

Повествование в «Сельской России…» завершается накануне большевистской революции интригующим анонсом продолжения: в 1917 году, писал Робинсон, «великая сцена [крестьянского восстания], которую так часто репетировали эпизодами, на этот раз будет разыграна до конца» [Robinson 1969: 33, 116, 240–241, 245, ch. 6]. Крестьяне, настаивал он, были истинной движущей силой российской истории.