Моё пост-имаго

Сейчас по этому дому и не скажешь, но наша семья была довольно богата. Все детство я провел в этих стенах, и многие годы меня не выпускали за порог. Мои родители были крайне строгими и даже жестокими людьми – они ненавидели праздность и пытались всячески искоренить ее во мне, считая, что почти каждая минута в жизни их единственного сына должна быть чем-то занята. Игрушек у меня не было, так как родители полагали, будто игрушки балуют юного джентльмена и мешают ему стать достойным человеком. За любую провинность меня наказывали, и я, признаюсь вам, даже не считал это чем-то ужасным. Так как я никуда не выходил, ни с кем, помимо домочадцев и воспитателей, не общался, то и не догадывался, что наказания – это нечто невыносимое: просто считал их частью рутины, частью стандартного воспитания юного джентльмена. Учили меня приходящие учителя, люди разной степени мерзости и непременно пользующиеся большим уважением в обществе. Обычно юных джентльменов обучают разносторонне, но мне преподавали в основном лишь точные науки и утомительные спортивные дисциплины, при этом даже речи не шло о какой-либо музыке или о рисовании. Хотя последнему меня тайком от родителей обучала Кэти, младшая гувернантка, пока ее не выставили вон, когда на нее нажаловалась мисс Амброуз, старшая гувернантка.

Мой отец почти все время проводил в этом кабинете, читал старинные книги по истории войн, и больше его практически ничто не заботило, матушка пропадала в дамском клубе светских львиц, и я долгое время считал, что это нечто вроде зоопарка, но сугубо для благородных дам. Вы не понимаете, зачем я все это рассказываю? Удивляетесь, быть может, отчего я делюсь самым сокровенным с совершенно незнакомыми людьми? Что ж, когда вы узнаете все, то поймете, что мною двигало при организации экспедиций, почему я раз за разом вкладывал немыслимые средства в то, что другие назвали бы заведомо провальным предприятием.

Возвращаясь к моему детству… Единственный перерыв в нескончаемой учебе у меня начинался сразу после обеда и длился совсем недолго. Каждый день ровно на двадцать минут меня выпускали в обнесенный высокой кирпичной стеной сад, где за мной неусыпно следила няня. Разумеется, бегать, прыгать или праздно сидеть на лавочке у куста шиповника было строго запрещено, и я просто слонялся по саду, пока меня не звали обратно в дом.

То, что изменило мою жизнь, произошло в одну из таких «прогулок». Мне было около восьми лет, и я бродил по саду вдоль поросшей плющом стены и вслушивался в звуки, доносящиеся с улицы. Представлял, что там разливается море, по которому плавают корабли и лодчонки; думал: «Что будет, если проковырять в стене дырочку: не польется ли мое вымышленное море в сад?» Няня закричала со скамейки у крыльца: «Осталось шесть минут!» Я хорошо все это запомнил, так как именно тогда я впервые увидел… ее.

Над оградой что-то трепыхалось. Это что-то было размером с мою детскую ладонь, сине-зеленое, с несравненной красоты крылышками – порхало, временами замирая в воздухе. Теперь-то я знаю, что это была совка-искусница, самая обычная бабочка из тех, что водятся в парках и скверах Сонн, но тогда для меня это существо стало подлинным чудом. Прекраснее создания я не встречал в своей жизни. Бабочка мельтешила кругом, порой садилась на цветки плюща, шевелила усиками. А потом просто улетела…

После того раза больше я не видел в саду совку-искусницу, но стал замечать прочих бабочек. Неподалеку располагается Уинстон-парк, и там их водилось, да и сейчас водится, очень много. К слову, именно бабочки заставили меня впервые в жизни рисковать. Из ящика отцовского письменного стола я стащил старый военный бинокль, принадлежавший моему деду, и в любую свободную минуту, прячась от всех с этим биноклем, я наблюдал за парком через окно. Выискивал бабочек. И находил. А потом зарисовывал их в свою тетрадку, которую прятал под периной. У меня не было цветных карандашей, и все бабочки, появлявшиеся в тетради, выходили в разных оттенках серого, но в моих глазах это ни в коем случае не умаляло их великолепия.

А однажды я пошел на совсем уж рискованный шаг. Как-то к нам пришел адвокат отца, очень старый джентльмен, служивший еще моему прадеду. Подгадав, когда он уже уходил, я догнал его у лестницы и попросил в следующий раз, когда он придет, принести с собой книгу о бабочках. Якобы ее просил мой отец, но он забыл сразу ему о ней сказать. Старик спросил, какая именно книга о бабочках интересует моего отца, и я ответил, что любая. Теперь я, разумеется, осознаю, что старик все понял. А тогда я был горд собой, думал, как хитро я все обставил, в то время как моя ложь была неочевидна лишь для меня самого.