Моё пост-имаго

Натаниэль Доу сжал зубы. Он видел этого бедного мальчика, он лично пришивал ему лицо на место. В его ушах до сих пор стоял дрожащий голос его матери, а в памяти четко застыли ее полные слез глаза. Более того, прямо сейчас этот самый ребенок ждет его, доктора Доу, чтобы он снял швы.

Семейство Мортонов постигло ужасное несчастье – они не заслуживали, чтобы о них такое говорили, но поделать с этим доктор ничего не мог. Единственное, что ему оставалось, – это избавить себя от мерзости Полицейского ведомства, которая, словно липкая маслянистая пленка, оседала на коже.

Он развернулся, толкнул дверь и покинул Дом-с-синей-крышей.

Человек, забившийся в угол тесной камеры застенка, походил на старую, потерявшую форму перину с набивкой, съехавшей куда-то книзу. На нем были лишь штаны да рубаха. Грязные босые ноги стояли на заплеванном ледяном полу, на них алели следы, оставленные полицейскими дубинками.

Заключенный трясся, но не от холода или полученных травм. Его колотило, а от одолевающего жара, казалось, кипела кровь. Перед глазами все плыло. Он запустил дрожащие пальцы в спутанные, слипшиеся от пота волосы. Его осунувшееся лицо совсем не походило на лицо того, кого вчера втолкнули в этот застенок: кожа побелела и словно бы даже истончилась, под глазами прорисовались черные покойницкие круги, жутким узором на лбу и висках проступила сеть ветвистых синеватых вен. Этому человеку было плохо. Лихорадка разрывала его на куски.

– Я… не знаю. Не знаю я… – прохрипел заключенный. – Я… не… знаю…

– Всё ты знаешь, – последовал ответ, произнесенный негромким тягучим голосом. – И ты все мне расскажешь.

Заключенный поднял испуганный взгляд, но увидел лишь черную тень, стоящую по ту сторону решетки.

В каталажке Дома-с-синей-крышей, которую часто называют «собачником», свет был погашен. Прочие арестованные забились в разные щели, перепуганные до смерти. Человек-тень повторил:

– Ты мне все расскажешь.

Казалось, у него и вовсе нет лица – оно было туго замотано черным шарфом, а глаза скрывались под защитными очками с затемненными стеклами. Этот человек вел себя так спокойно, как будто не только застенок, но и весь полицейский участок принадлежали сугубо ему.

– Ты никогда отсюда не выйдешь, никогда, – угрожающе проговорил он. – Ты слышишь? Отвечай мне!

– Я не знаю.

– Где Черный Мотылек?

– Я не знаю. Он где-то в городе… выпущен на свободу.

– Не пытайся запудрить мне мозги. Ты ведь знаешь, о чем я. Другой Черный Мотылек.

– Что? Я не понимаю…

– Я всё знаю, – зашипел человек в черном. – Гиблинг, старый мерзавец, всех провел. Вы с ним привезли сюда Черного Мотылька еще двадцать лет назад и спрятали его. Спрятали его ото всех.

– Профессор Гиблинг ничего не спрятал. Я ничего не прятал!

Человек в черном рассмеялся:

– Профессор Гиблинг, очевидно, считал, что его жизнь менее ценна, чем жизнь какой-то твари из джунглей. Он тоже ничего не сказал, когда его убивали.

– Что… вы… убили профессора?

– Мы и тебя убьем, Келпи. Если ты сейчас же все мне не расскажешь.

– Я ничего не знаю! – заскулил заключенный. – Ничего! Нет никакого другого мотылька!

– Конечно же есть! И хватит лгать мне. Я знаю. Не ту сказочку, которую вы сочинили для Крамароу и прочих. Я все выяснил.

Мистер Келпи отчаянно завопил:

– Нет! Это была правда!

– Мистер Робертсон тоже так считает? – спросил человек в черном, и мистер Келпи содрогнулся уже в большей степени от ужаса, чем от лихорадки. – Он тоже полагает, что это правда?

– Мистер Робертсон? Но… как?

– Я отправился в джунгли, Келпи. Я отыскал брошенного там Гиблингом человека. Он все мне рассказал. Из того безумного бреда, который он говорил, мне удалось вычленить крохи правдивых сведений. И правда в том, Келпи, что вся ваша история – это ложь. Ну же, Келпи, скажи, сколько еще смертей должна принести эта тварь? Зачем жертвовать ради нее жизнью? Расскажи мне все – и твои мучения окончатся. Где тайник?

– Нет никакого тайника!

– Хватит, Келпи. Я же вижу, как тебе плохо. Лихорадка убивает тебя. Расскажи мне – и тебя ждет облегчение.

Человек в черном достал из кармана небольшую склянку и показал ее заключенному. Тот потянулся к ней и, брызгая слюной, взмолился:

– Дайте! Дайте мое лекарство! Прошу вас! Мне очень плохо! Я горю… я умираю…

– Не раньше, чем ты расскажешь мне, что тебе известно. Ну же! Говори! – Человек в черном утратил последнее терпение. – Говори сейчас же!

– Он… он мертв… мертв!

– Что?!

– Черный Мотылек. Это правда: мы с профессором привезли Черного Мотылька в Габен. Но он погиб. Профессор Гиблинг и я… мы убили его.

– Как это – убили?

– Он вырвался. Вырвался сразу после приезда в Габен. Прямо как этот. Нам удалось… удалось поймать его. Мы были вынуждены… нам пришлось его убить.

– Это ложь! Гнусная ложь!

– Нет, я не лгу. Профессор узнал, что мотылек несет в себе проклятие. Из-за него погибли все в экспедиции, мотылек стравил их друг с другом. Он свел с ума мистера Робертсона и заставил профессора бросить его в джунглях. Он почти свел с ума самого профессора. Мы должны были убить его. Это был единственный выход.