Моё пост-имаго

Человек в черном схватился за прутья решетки и придвинул к ним голову.

– Как вы могли убить это бесценное существо?

– Оно сеет страх и безумие, плодит паранойю, заставляет повернуть против самых близких. Черному Мотыльку не место в Габене. Здесь, где все и так всех ненавидят и презирают… он просто свел бы город с ума. Мы видели, как два брата закололи друг друга, пытаясь заполучить Черного Мотылька, видели, как мать бросила своего ребенка в топку паровоза, решив, что тот хочет завладеть Черным Мотыльком. Это безумие нужно было остановить! Поэтому профессор Гиблинг так противился новой экспедиции! Он взял с меня слово, что, если она увенчается успехом, я приложу все усилия, чтобы убить нового Черного Мотылька. Но я… я не успел…

– Какая замысловатая ложь, Келпи, – тихо сказал человек в черном. – Вы долго ее придумывали с профессором? Именно это вы должны были рассказать в случае, если бы вас раскрыли или стали пытать?

– Это не ложь! Как вы не понимаете… Дайте… дайте мне лекарство… я больше… больше не могу! – мистер Келпи издал совершенно нечеловеческий крик. Казалось, он вот-вот вывернется наизнанку либо сорвет с себя кожу.

Человек в черном просунул руку между прутьев решетки и разжал пальцы. Склянка упала на пол и со звоном разбилась, а лекарственная смесь расплескалась по грязной каменной плитке.

– Не-е-ет!

Мистер Келпи бросился к разбитой баночке и принялся слизывать с пола свое лекарство, не замечая, что режет губы и язык об острые осколки.

– Никчемность, – прошипел человек в черном, глядя на него. – Полнейшее ничтожество.

Мистер Келпи поднял голову, но никого по ту сторону решетки уже не было.

В собачнике Дома-с-синей-крышей зажегся свет, звякнули ключи и раздался скрип башмаков дежурного констебля.

– Не спать! Не спать! – прогудел он, стуча дубинкой по прутьям камер. – В гробу отоспитесь!

Площадь Неми-Дрё была шумной и оживленной, как поминки никем не любимого родственника. В ее центре стоял, помигивая фонарями, старенький дирижабль «Воблиш». Грязно-серый пассажирский аэростат маршрута «Площадь – парк Элмз – Фонарная набережная» вот-вот должен был отчалить: громко раздавал приказы человек в фуражке, а причальная команда мельтешила у катушечных машин, готовясь отдать швартовые тросы-гайдропы. Пассажиры уже были на борту, станционный смотритель зазвонил в колокол.

По мостовой вокруг дирижабля медленно полз поток экипажей: «Трудсы», городские кебы, фургоны и трициклы сигналили и стучали колесами – из-за них площадь тонула в никогда не рассеивающемся дыму. Клаксонирование и вытье труб полицейских тумб на Неми-Дрё почти не смолкало, а ворчание толпы пешеходов напоминало мушиный гомон в запертой комнате…

Шуму для ушей конкуренцию составлял «шум для глаз» – от вездесущих рекламных афиш нигде было не скрыться – даже в небе. На аэробакенах, зависших над площадью, располагалось множество вывесок: «Купите хряккса в лавке домашних любимцев “Питомцы Перегрина” – розовые хрякксы сейчас самый визг моды!», «Помадка для волос Креббла! Купите тюбик представительности и жестянку великолепия!», «“Ригсберг-банк”. Ваши деньги здесь!» – и тому подобное…

Шум, вонь, смог, лезущие в глаза вывески… Тех, кто жил в выходящих на Неми-Дрё домах, можно было бы лишь пожалеть, если бы не одно «но»: на их месте мечтал оказаться едва ли не каждый в Тремпл-Толл. Эта площадь была своеобразным центром Саквояжного района. На нее глядели окна пассажа Грюммлера, упомянутого банка Ригсбергов, апартаментов «Доббль» и прочих уважаемых мест. Свои двери для посетителей открывали: лучшая цирюльня, шикарный ресторан «Паулинн», три джентльменских и два дамских клуба. Помимо прочего, шанс отравиться в местных кафе и кондитерских был очень мал, а кто-то даже видел поблизости гуляющего на поводке пуделя (почти чистого).

Жизнь на Неми-Дрё закручивалась и замешивалась, будто в каком-то котле, и заметно ее ускоряла местная газета «Сплетня», чья редакция приютилась тут же, неподалеку от трамвайной станции. Как бы кто ни относился к тому, что печатали в «Сплетне», читали ее почти все – никто не хотел отставать от событий, а благодаря фантазии и автоматонной работоспособности неугомонных репортеров события эти сменялись с невиданной скоростью. Так уже к вечеру полуденные новости могли настолько устареть, что их иначе как «прошлым веком» было и не назвать.

Но сейчас большие часы на здании банка пробили полдень, а значит, новый тираж только отпечатали. Из дверей редакции, словно тараканы из коробка, выскочили две дюжины мальчишек-газетчиков: с визгом и гиканьем они разбежались в разные стороны, разнося сплетни и неподтвержденные слухи по всему Саквояжному району.