Моё пост-имаго

Кебмены в Саквояжном районе обычно работали из рук вон плохо: помимо того что они взвинчивали цены, так еще и грубили, хамили, преспокойно могли не дождаться пассажира, в пути порой едва волочились (если им не прибавят за срочность), а порой неслись по ухабистым улочкам так, что у желудка того, кто сидел в салоне, были все шансы стать лучшим танцором танго в Габене. Но при этом кебмены всегда знали, с кем им не стоит показывать характер, поскольку обладали «наметанным глазом» – сложным механизмом, состоящим из различных датчиков, счетчиков миль и прибыли, определителя уровня дохода и измерителя уровня стиля потенциального пассажира. Механизм этот совершенствовался с опытом, годами, каждой новой сотней пассажиров, и однажды кебмен уже мог мгновенно определить, стоит ли тот или иной господин растопки, дороги, возможных издержек и вообще мороки…

К слову, о мороке. Так называемые заморочные входили в особую категорию пассажиров – они тащили с собой в салон домашних животных, автоматонов и детей, а в худшем случае – немытых и вонючих (особенно вонючих – потом никак после них не проветришь) иностранцев.

Джентльмен в черном пальто и высоком цилиндре, сжимающий в руках саквояж, был как раз из заморочных. Причем он являлся худшим представителем данной категории: от него не представлялось возможным отделаться. Ко всему прочему он бесцеремонно провел в экипаж чернокожего типа, который выглядел так, словно только что дрался с целой армией безумных кошек и кошки победили. От гуталинщика сильно пахло мочой, но это кебмена не особо удивило, поскольку он считал, что так обычно пахнет от всех неблагонадежных иностранцев без исключения. Поделать с нежелательным субъектом он ничего не мог, и ему оставалось разве что скрипеть зубами и бубнить ругательства себе под нос всю дорогу до адреса назначения.

А все потому, что джентльмена с саквояжем сопровождал уже упомянутый неотступно следующий за кебом темно-синий фургон. Жуткий, громыхающий полицейский фургон – с синими фонарями на крыше, золоченой надписью «Полиция Габена. Полицейское ведомство Тремпл-Толл» на борту и огромным, как переевший медведь, констеблем в штурманских очках за рычагами управления. Все то время, что пассажиры кеба провели в вычурном кремовом здании напротив Сиреневого парка, этот фургон продолжал стоять неподалеку. И ждал их до тех пор, пока они не вышли.

Раздосадованному кебмену за ожидание доплачивать, очевидно, никто не собирался. На него и вовсе не обратили внимания…

И то правда: заморочный джентльмен, будто назло экипажнику, открыл дверцу, и в салон вновь забрались мальчишка, потеющий человечек в котелке и, трижды будь он неладен, чернокожий тип.

Кебмен тихо зарычал…

…Игнорируя странный приступ рычания с передка кеба, доктор Доу, прежде чем сесть в экипаж, повернулся к толстому констеблю.

– Вы все поняли, мистер Бэнкс?

– Все понял, сэр.

По лицу Бэнкса было видно, что ему неприятно обращаться к доктору почтительно, но сейчас они работали сообща, и он рассматривал все это лишь как временное неудобство и вынужденное перемирие для достижения цели. А еще констебль был крайне огорчен: они уже почти сцапали того напудренного толстосума, но в итоге им пришлось покинуть клуб «Гидеон» с пустыми руками. К тому же выполнять поручения, не понимая их сути, казалось констеблю Бэнксу унизительным. Но новенький самокат, повышение… что ж, это того стоило…

Вместе с Хоппером они забрались в полицейский фургон, и тот двинулся в сторону Дома-с-синей-крышей.

Что касается кеба доктора Доу, то он обогнул парк и рванул как угорелый по новому озвученному адресу: заверение «Это полицейское дело» обычно является неплохим погонщиком для различного рода личностей, которые поторапливаться не привыкли.

Внутри кеб был полон напряженного молчания и… запаха, исходящего от Вамбы.

Доктор искоса поглядел на сидящего напротив туземца и приоткрыл окошко. В салон тут же проникли холодный воздух и звуки уличного движения.

Вамба сидел тихо, словно опасался, что его вот-вот выгонят и заставят бежать следом за экипажем. В кебе он ехал второй раз в жизни (первый был, когда они прибыли в клуб «Гидеон»).

Дышать в салоне стало немного легче, но от напряжения, облачившего пассажиров в невидимые тесные и глухие костюмы, так просто было не избавиться.

Мистер Келпи в одной дрожащей руке сжимал котелок, другой обтирал лоб платком и часто-часто моргал, словно ему в глаза попало целое облако соринок. Лекарства при бабочнике больше не было, и ему не терпелось вернуться в ГНОПМ, где хранился его запас. Подбирающаяся все ближе лихорадка делала его нервным и раздражительным.

– Доктор, я ничего не понимаю, – сказал он. – Что там произошло, в клубе? Вы обвиняли сэра Уолтера Фенниуорта, но… я не уверен, что вы вообще считали его подозреваемым. Или я не прав? У вас ведь был только лишь мотив?

– Еще был запах чернослива, – вставил Джаспер.

– О, этот запах чернослива… – сказал доктор Доу. – Очень умно…