Мое пристрастие к Диккенсу. Семейная хроника XX век

Квартира была профессорская, с невиданным дотоле торшером. Но я не могла отвести взгляда от Юлика в его новом обличье. Контраст между грязным оборванцем на фоне величественных гор и изысканным денди, за спиной которого поблескивали золотым тиснением корешки книг, был обескураживающим.

Больше всего Дунский смахивал на владетельного лорда в своей библиотеке. Я оробела и все расспросы предоставила Шварцу. Фрид ушел ставить чайник.

Когда я много позднее рассказала о своем неизгладимом впечатлении Юлику, он засмеялся:

— Эта куртка была сооружена из шелковой подкладки от шубы Фрида-старшего.

Явление лорда было глубокой осенью сорок третьего года. Весной сорок четвертого по ВГИКу пронеслась страшная весть: Фриды арестованы.

Гримасы Фортуны

Новизна московских впечатлений и возрастающая сложность наших творческих заданий наполняли жизнь до отказа.

И все-таки нет-нет да и давал о себе знать некий алма-атинский шлейф непростых, мягко говоря, отношений моих с деканом сценарного факультета, на котором я училась.

А начиналось все с моей смущенной благодарности ему.

На вступительных экзаменах я хорошо выполнила первое задание: написать либретто по просмотренному фильму. А вот второе — экранизировать отрывок из какого-то произведения Н. Вирты, в полном неведении законов кинодраматургии, — завалила.

Неожиданно Декан вызвал Валентина и вернул ему мой опус со словами: «Очень жаль, если ваша племянница, у которой такие хорошие рассказы, не будет принята. Отдайте ей это, растолкуйте, что к чему, и пусть перепишет».

Это было неслыханное благодеяние, повергшее меня в отчаяние из-за моей бездарности, и в угрызения совести за подлог. Но времени на переживания не было. Валя жестко высмеял мои комплексы, объяснил, что надо не просто раскадровывать эпизод, а придумать внутри него действия: «Например, так…» «Или, например, так…»

— А теперь придумывай и пиши сама.

То, что я справилась сама, несколько заглушило голос совести. Нечего говорить, какую благодарность, осложненную описанными выше комплексами, я испытывала.

На первом курсе были две сценарные Мастерские. Одну вел Декан. Очевидно, он собирался взять меня к себе. Мастером во второй Мастерской был Н. А. Коварский, известный кинокритик. Он взял список поступивших и отметил фамилии: «Этих я беру к себе». Его положение в «табели о рангах» было много выше, и Декан смолчал.

Так я оказалась в Мастерской Коварского. И считаю это крупнейшей удачей в своей жизни.

Он мастерски вел мастерство. Он придумывал интересные задания для этюдов «на сюжет», «на характер», «на состояние», а потом, разбирая наши опусы, извлекал из написанного такие неожиданные возможности, такие повороты, что мы только ахали и восторженно переглядывались.

Главной свой задачей он считал, видимо, воспитание у нас хорошего литературного вкуса. Он говорил, что сценарий при всей своей специфике должен обязательно быть и литературным произведением.

В творческих заданиях он широко использовал классику. Даже предлагал какую-нибудь сцену, коротко упомянутую автором, развернуть и написать подробно «за автора». Учил стилистике. И поэзии. Стихи он начинал читать внезапно. Ну, просто человеку понадобилось, чтобы они сейчас прозвучали.

Интересно, что и Ведьма I Таганрогская, и Ведьма II Уфимская, и теперь вот Мастер прибегали к чтению стихов как к почти единственной возможности открыть нам глубины мироздания и приподнять наши души.

Поэзия безотказно служила своему делу.

…Мы идем гурьбой за ним от Института к трамвайной остановке через площадь ВДНХ, мимо мухинского памятника рабочему и колхознице.

«Все это было, было, было/ Свершился дней круговорот/ Какая власть, какая сила/ Тебя, прошедшее, вернет?» — Александр Блок.

И Гумилев, и Мандельштам… Стихи, которые в то время никто больше нам не прочитает.

Но это было уже в Москве. А в Алма-Ате…

Декан пригласил меня в пустую аудиторию. Сел за стол, усадил напротив.

— У меня к вам одна небольшая просьба.

— Пожалуйста, — откликнулась я радостно.

— Я прошу вас написать в Дирекцию заявление о том, что Коварский совершенно не удовлетворяет вас и ваших товарищей как мастер. Что преподавание его порочно, даже вредно…

Что-то обрушилось. И я оказалась под обломками.

— Ну, текст мы обсудим. Важно, чтобы письмо было написано вами, и важна ваша подпись.

Только бы не потерять сознания… Голос у меня пропал. Я замотала головой.

— Как это понять? Вы отказываетесь? Это — отказ?

— Да, — наконец выдавила я.

Глаза его стали маленькими и сверлящими:

— Вы отдаете себе отчет в том, что вы делаете?

Молчу. Я не могу отдать себе отчет в том, что делается.

Он встает.

— Этого разговора не было, — ледяным голосом говорит он. — Поняли? Не было.

И уходит, тихо прикрыв дверь.