Мое пристрастие к Диккенсу. Семейная хроника XX век

Мгновение тишины. И… зал грохнул аплодисментами. Аплодировали Ромм, Герасимов, вся комиссия. Яростно хлопали студенты, которые знали подоплеку увольнения Коварского. Аплодировал Катинов. Аплодировал Декан! А что ему оставалось?

Немного позднее я задала Николаю Аркадьевичу вопрос: почему он тогда закрыл лицо руками?

— Испугался, что вы погубили ваш диплом.

Они искоса посмотрел на меня:

— Между прочим, когда комиссия обсуждала отметки, Миша Ромм заявил: «Даже если бы сценарий не заслуживал отличной отметки, ей все равно нужно было поставить пятерку за одну ее речь».

Я почувствовала, что краснею. Скорее сменить тему…

— А вы видели, как Декан аплодировал?

— Вы шутите?!

Коварский освобождено расхохотался.

Теперь шла расплата. По окончании ВГИКа меня должны были оставить в Москве, так как муж мой был студентом Литинститута. А согласно советскому закону того времени разрушать молодую семью не полагалось (глядишь, родят будущего строителя социализма).

На комиссии по распределению Декан заявил, что нет никаких оснований оставлять меня в Москве, потому что брак у меня фиктивный, заключен всего за полтора месяца до защиты диплома — понятно зачем.

Что говорить! Мы проволынили два года с оформлением брака, не видя в том никакой необходимости. Как и мои родители когда-то!

Считали друг друга мужем и женой, окружающие тоже. Кое-кто удивился бы, узнав, что мы не зарегистрированы. А кому какое дело? Лишь мысль о возможности разлуки подстегнула нас. И вот, пожалуйста…

Видимо, никто не хотел связываться с Деканом, и участь моя была решена. Меня направляли в Минск редактором на бездействующую студию.

Я вышла из комнаты комиссии в коридор.

— Ну что? — набросились ребята.

— Минск, — и неожиданно для себя я разревелась.

Проходивший мимо Маневич — преподаватель сценарного мастерства курсу младше, остановился:

— По какому случаю барышня в слезах?

Ему объяснили.

— Так и сказал: «фиктивный»? — полюбопытствовал он. — Ну, знаток!

И посмотрел на меня в меланхоличной задумчивости:

— Этого следовало ожидать. Не реви. Останешься с мужем. Что-нибудь придумаем.

И придумал. Иосиф Михайлович Маневич был не только преподавателем во ВГИКе, но и редактором в Министерстве кинематографии СССР. Очень уважаемым. Его суждения были высокопрофессиональны. Внутренние рецензии на сценарии и фильмы вызывающе лаконичны. Как я узнала потом, в них никогда не было обязательных вступительных фраз о великом Сталине и его мудром руководстве. И это ему сходило с рук. Потому что в его рецензиях была поразительно точная оценка. Даже подчас конъюнктурное предвидение, что особенно ценилось начальством. Коллеги называли его «Мудрый Жозя» (космополитическая кампания была еще за горами) и — чуть что — бегали к нему советоваться.

Обаянию «Мудрого Жози» поддался даже сам заместитель министра по кадрам Саконтиков. Главный кадровик кинематографа. Видно, с творческими работниками проблем у него хватало. Ведь у тех могли быть не только «порочащие», но и весьма высокие связи. И поди определи настоящий вес того или иного «творца». Тут возникала нужда в Маневиче. Я уверена, что многие кинематографисты обязаны «Мудрому Жозе» благополучным разрешением всяческих кадровых закавык. И даже не подозревают об этом.

В моем случае во ВГИК был послан запрос на меня из Министерства кинематографии СССР. Высокому учреждению понадобилась моя скромная персона в качестве редактора Сценарно-постановочного отдела.

Декан остался с носом. А я окунулась в неведомый мир.

Как известно, Ленин назвал кино «важнейшим из искусств» по возможности влиять на сознание масс, формируя его в нужном идеологическом направлении.

Эта сверхзадача пронизала все существование «важнейшего» Министерства. Оно, Министерство, конечно, было отражением фантастической нашей реальности, ее абсурда.

Все усугублялось еще тем, что сам кинематограф по природе своей иллюзорен.

Получался абсурд в квадрате.

А судьи — кто?

Сценарии в ту пору проходили не девять, а двенадцать — четырнадцать кругов административного «ада», прежде чем быть утвержденными к производству.

Сначала на студии: редактор, редакторский совет в сценарном отделе, начальник сценарного отдела, худсовет студии, директор студии. В каждой инстанции свои поправки, после выполнения которых заход начинался «по новой», иногда по нескольку раз; потом в министерстве, примерно в том же порядке с добавлением начальника Главка, зам. министра по сценарным вопросам и министра. Последнее решающее слово делилось между министром и художественным советом министерства.

«Худсовет» — это слово повергало в ужас авторов, режиссеров, чиновников от кинематографа и самого министра. Худсовет был создан в 1947 году после постановления ЦК, разгромившего фильм режиссера Л. Лукова «Большая жизнь» за злостные искажения советской действительности, а именно, показ ручного труда шахтеров, хотя он и вправду был повсеместно ручным.