Мое пристрастие к Диккенсу. Семейная хроника XX век

Я остаюсь в пустой аудитории. Утыкаюсь в скрещенные на столе руки. Видимо, он твердо рассчитывал, что я должна заплатить услугой за услугу. На том вступительном экзамене. Вот ведь как все обернулось. А я? Вместо того чтобы гневно… нет, спокойно… нет, презрительно бросить ему в лицо отказ, только мотала головой. Растерялась? Но ведь у меня такой опыт в жизни по части предательства и доносов. Одна Циля чего стоит! Нет, не так бы поступила моя мать… Или Валя… Валя!

Я кинулась искать его. Старшекурсники жили не в основном корпусе, а в деревянном флигеле.

— Мерзавец! — воскликнул Валентин. — Вот подонок. Ну, я скажу ему пару теплых слов…

— Не надо, — взмолилась я.

— Еще как надо! И Коварского предупредить.

Дня через два Валя перехватил меня в коридоре:

— Николай Аркадьевич поблагодарили сказал, что для него это не новость, что ему известно об интригах Декана. Но что он не собирается тратить время и силы на это ничтожество.

Оказалось — зря. Декан умел ждать. Со мной он был зловеще любезен.

А у нас в Мастерской шла все более серьезная работа. Сначала экранизация новеллы, а потом полнометражные сценарии по выбранным нами произведениям.

На третьем курсе я писала сценарий по «Детству Тёмы» Гарина-Михайловского, на четвертом экранизировала «Педагогическую поэму» Макаренко.

Мы теперь очень редко ездили на уроки мастерства в институт (три-четыре часа на дорогу). Собирались у Николая Аркадьевича на квартире. Это создавало дружескую, почти семейную атмосферу. Самый сокрушительный разнос смягчался ею[12].

Но чаще Коварский ограничивался язвительными репликами, которые не только сразу показывали твой промах, но и открывали надежду на счастливую находку.

Он, как и Ведьма I, обращался к своим ученикам на «вы».

Мы много смеялись. Николай Аркадьевич шуткой снимал напряжение после критической головомойки. А чаще просто поднимал наш дух.

Мы любили его ироничный и одновременно понимающий взгляд, устремленный на нас. И чуть мефистофельскую улыбку.

Курс от курса Коварский становился все требовательнее. Заявки на самостоятельные дипломные сценарии, которые нам предстояло писать на пятом курсе, были обсуждены с особой тщательностью. С учетом возможностей каждого.

И тут грянула беда. Коварский был отстранен от руководства Мастерской. Попросту уволен. И весь институт гудел, что это дело рук Декана.

Вот когда настал его час. Что «пришили» Коварскому, я так и не узнала.

Он попрощался с видимым спокойствием:

— Не трусьте. Смею надеяться, я кое-чему обучил вас. Вот и покажите это. Если у кого-нибудь возникнет нужда посоветоваться, милости прошу. Желаю всем успеха.

Это было сиротство. Глубокое. Каждый справлялся с ним, как мог.

Руководить Мастерской был назначен Катинов — главный редактор Московской сценарной студии. Существовала такая. Положение его было сложным. Он чувствовал, что его даже не сравнивают с ушедшим. Был внимателен и, демонстративно рискуя, заключил договоры с моей подругой Лилей Неменовой и со мной на наши дипломные сценарии.

Конечно, он иногда давал нам дельные замечания. Но и только.

Трудный был год. И вот до защиты диплома осталось две недели. Я проводила их в кровати. В полном изнеможении. И в голоде. Продуктовые карточки не отоваривались из месяца в месяц. Никаких тебе жиров, круп и сахара. Только пайка хлеба.

Я не вставала утром, чтобы пойти в булочную. По заведенному порядку в булочную отправлялась дежурная девочка, приносила хлеб «на всех» и его делили на глазок. В каждой комнате был свой специалист по этому делу.

Меня от дежурств освободили. Я съедала сразу всю пайку, и, лежа в постели, ждала до следующего утра. Тупо уставясь в потолок. Это была депрессия.

И вдруг меня накрыла волна негодования.

Мы будем защищать наши дипломы, а человек, без которого они не были бы написаны, который научил нас всему, даже не будет присутствовать при этом. И не будет упомянут.

Я рывком села на постели. Он будет упомянут!

Оставшиеся два дня я готовила благодарственное слово.

С него я начала, очутившись на кафедре в просмотровом зале.

Я сказала, что прежде чем говорить о своем сценарии, я должна выразить глубокую благодарность человеку, без которого он не был бы написан. Без которого бы не были написаны сценарии всей нашей Мастерской. Николаю Аркадьевичу Коварскому.

Я впервые подняла глаза на дипломную комиссию. За длинным столом сидели Михаил Ромм, Сергей Герасимов, Борис Барнет, другие наши корифеи, в конце стола — Катинов и Декан.

— Он учил нас профессионализму, секретам сценарного мастерства. Учил взыскательному вкусу к литературе…

И тут я увидела Николая Аркадьевича. Он сидел в зале. Пришел! Не смог не прийти… И занял скромное место среди студентов.

— Он учил нас кинематографическому видению подробностей жизни. Учил быть честными в работе. Учил благородству. Он был для нас Учителем с большой буквы.

Внезапно Коварский закрыл лицо руками. Длинными узкими ладонями. Это был жест отчаяния.

Я запнулась. Что случилось? Что я сказала не так? Господи, что не так?!

Закончила я неуверенно. Но главное было сказано.