Мое сердце – бензопила

А ведь шикарно все вышло, так? Лета выбросила вперед руку и поймала мачете за рукоять, словно оно свалилось с небес. Если она – не последняя девушка, тогда последних девушек вообще нет, и Джейд все выдумала от начала до конца.

Только она ничего не выдумала.

Джейд поднимается, делает пару шагов от одной стенки до другой – не разгуляешься, – мрачно смотрит в пол, как настоящая заключенная, но эту роль трудно играть, когда организм требует пи-пи. Удобств в камерах нет, только ночной горшок, примерно тысяча восемьсот девяносто девятого года. В него, наверное, по очереди писали еще Хендерсон и Голдинг.

Джейд разрешили воспользоваться женским туалетом в передней части здания, но только один раз – один поднос с едой назад, куда, между прочим, вошли два пакета апельсинового сока.

Важнее другое: если четверг уже клонится к вечеру, в чем она не сомневается, значит, большая резня не за горами.

– Шериф! – вопит во всю глотку Джейд, будто кричит в мегафон, при этом находясь внутри его. Не давая эху толком отразиться после первого крика, она кричит вновь и вновь, громче и громче, пока ключ в замке не заявляет о себе, давая ей шанс замолчать – и дверь открывается.

В камеру неторопливо вплывает Харди, на щеке призрачно отпечаталась перевернутая цифра «четыре» – он спал на своем настольном календаре.

– Либо предъявляйте мне обвинение, либо отпускайте, – требует Джейд, выкапывая нужные сведения из своего словаря «Закон и порядок».

Харди глубоко вздыхает, не спеша выпускает воздух обратно.

– Как колбаса? – спрашивает он и, не успевает Джейд достойно ответить, развивает мысль: – Есть такая старая песня Тома Холла, он сидит в каталажке и каждый день ест подогретую колбасу. – Харди похлопывает по стене из шлакоблока, словно проверяя на прочность. – И она начинает ему нравиться.

– В чем меня обвиняют? – спрашивает Джейд, пытаясь пригвоздить его взглядом.

Харди хмыкает, выуживает из-за пояса ключи, распахивает дверь и торжественным жестом предлагает Джейд выйти наружу – мир тебя ждет. Джейд проходит через порог, ни на секунду ему не веря. Харди потирает рот рукой, пряча улыбку.

– Это для твоего же блага.

– Сидеть в кутузке?!

– Отец показал мне твою комнату.

– Неужели он пустил вас в дом?

– Что тут такого? Теперь это официально, Джейд, ты уж извини. Ты – беглянка.

– Мне почти восемнадцать.

– Это значит… дай мне вспомнить арифметику, дай мне… значит, пока тебе семнадцать, и на тебя распространяются совсем другие законы.

– Никуда я не убегаю.

– Я уже не говорю о покушении на жизнь Леты Мондрагон, – продолжает Харди, лениво двигаясь перед ней к своему кабинету.

– Я ей кое-что передавала, а не пыталась навредить, – бурчит Джейд.

– А если бы она это «кое-что» не поймала?

– Я знала, что поймает.

– Скорее, тебе просто повезло, – вздыхает Харди, выводя ее в коридор.

– В туалет можно? – спрашивает Джейд, потому что дверь в туалет – вот она.

– Чуть позже.

– Это жестоко и недостойно!

– Блин, только не надо меня заводить, – откликается Харди с ухмылкой и предлагает ей сесть по другую сторону стола, куда сажают нарушителей, а сам стоит и ждет, когда она устроится. В гнездо у края стола воткнут шнур – подзаряжается ее телефон – кажется, единственное, что Джейд сейчас видит.

– Мне правда надо пописать.

– Горшок тебе чем не угодил? Обошлись бы без лишних споров. – Харди достает из держателя серебристую ручку с забавным узором и прокатывает ее по костяшкам пальцев. – Сама знаешь, какие нынче пошли детишки. Да, именно, детишки. Тебе все еще семнадцать, юная леди. И ты пустилась в бега. Твои вещички я нашел в лесу. Тут, как говорится, ничего личного, свои обязанности я должен выполнять.

– То есть я здесь не из-за того, что могла видеть той ночью? – Джейд старается подбирать слова.

Харди откидывается на спинку скрипучего кресла и внимательно изучает потолок, давным-давно изученный.

– Что такого ты могла видеть? Если хочешь, могу взять у Мэг свой диктофон, сделаешь официальное заявление. Или нет – взять диктофон можешь ты. Ты же знаешь, где он, верно?

Он нависает над ней и смотрит в лицо, сжимает и разжимает губы, будто только что помазал их и хочет, чтобы крем разошелся по всей поверхности и сделал свое дело.

– Ничего, – наконец выдавливает Джейд. – Вообще ничего не видела, шериф.

Джейд гадает, не эти ли самые слова в свое время произнес тринадцатилетний Клейт Роджерс, и если да, то не допустила ли она сейчас грубейшую ошибку?

– За последние пару недель смертей здесь произошло больше, чем за предыдущие сорок лет. – Харди подается вперед и упирает локти в стол. – Тут мне попадается местная фанатка ужастиков, бегающая по ночам с мачете, на клинке которого нацарапано имя.

– Джейми Ли Кертис.

– Знаю, «Голубая сталь». Там вроде никаких страшил нет.

Джейд оценивает эту реплику по достоинству, но не подает виду.

– Она последняя девушка, понимаете? – Джейд старается говорить без нажима, будто они просто болтают о кино, и шериф не перебирает свои карточки с записями, ведь на одной из них написано то, что она ему недавно сказала – про Мелани.