Могила Густава Эрикссона

– Мы перешли на «ты»? Ну что ж, давай поговорим. Здесь недалеко, на Ильинской горе, есть одно место, которое я очень люблю. Пойдём туда?

Мы поднялись на Ильинскую гору и дошли до Преображенской церкви. За ней начинался старинный яблоневый сад, тянувшийся до самого обрыва. Там стояла скамейка, с которой почти с высоты птичьего полёта открывался вид на излучину Кашинки и центр города.

Излуки разлук. Так случалось, ты бредишь дорогой.

Под боком трактир, а под Богом – февраль и апрель.

Но оттепель душит, тошнит и изводит капель.

Ты ищешь виновника, ты в предвкушении итога. *35

Мы уселись на эту скамейку. И я рассказал ей о себе. Да, собственно, всю свою жизнь рассказал, без лжи и без прикрас, ничего не скрывая и не утаивая. А заодно рассказал о том, каким ветром меня занесло в Кашин, и что я тут натворил всего за двое суток. Мне казалось, я говорил целую вечность, хотя на самом деле прошло чуть больше часа. Она слушала меня, как маленькие дети слушают сказки. И верила мне. Не потому, что я не врал, а потому что хотела верить. Всё-таки я самовлюблённый болван – так увлёкся своей сагой, что не сразу заметил, что у неё по щекам текут слёзы.

– Что ты плачешь?

– Не обращай внимания. Я вообще плакса. Сегодня – от счастья, потому что ты хороший, правильный, сильный и добрый человек. И мне очень хорошо с тобой. А завтра буду плакать, потому что ты уедешь, и всё станет снова серым и безысходным.

– Вся наша жизнь серая и безысходная, и радости в ней мало.

– Ты прав. Только, если говорить обо мне, меня Господь совсем обделил. Сначала мужа забрал. Потом я не заметила, как сын вырос и улетел. А теперь вот тебя не дал.

Что за человек был её муж? Потерять такое сокровище, пропить его и обменять на кичу?

– Ты знаешь, Галка, рано или поздно Бог меня накажет за всё, что я сделал и что сказал, но иногда мне кажется, что наш Господь – садист.

– Не надо так говорить, Юр! Не потому, что накажет. Просто, если так думать, то и надежды нет никакой и утешения. Вот у меня, например, есть моя маленькая дурёха любимая. Как ты её назвал? Львёнок Р-р-ры Мяу? А ведь, правда, похожа.

Её волосы касались моего лица, и были они пушистые, как соболиный мех.

– Знаешь, Юр, надо зайти сейчас к Маринке. И ты уж подыграй мне там немного, прошу тебя.

– Конечно. Слушай, а Маринке двадцать девять?

– Да, этим летом тридцать будет.

– Она всегда была такой искренней и непосредственной?

– Я не знаю, что мне с ней делать. Живёт в каком-то своём придуманном мире. Все чувства выражает через свои песенки, они у неё что в кафе играют без перерыва, что дома.

– Скажи, а у неё кроме тебя совсем никого нет?

– Ты имеешь в виду мужчину? Есть у неё Мишка…

– Это хозяин кафе?

– Ну да. А как ты узнал? Он здесь не часто появляется, живёт в Калязине.

– Да просто догадался, я же сыщик всё-таки.

– Мишка неплохой парень и даже добрый. Но он на Маринке никогда не женится. В своё время женился на деньгах. Его тесть – директор Калязинского завода ЖБИ, человек состоятельный. Мишка всем ему обязан.

– Послушай, Галка, я ничего не могу понять. Твоя сестрёнка – это счастье для любого нормального человека. У вас тут что, нормальных людей вообще нет?

– А я думала, ты за три дня понял, как мы тут живём. О каких нормальных людях ты говоришь? Знаешь, почему тут живут, за очень редкими исключениями, одни мелочные, злобные и убогие?

– Почему?

– Да потому что если ты не будешь мелочным, злобным и убогим, ты здесь не выживешь!

Я призадумался. По большому счёту она права. Критерии выживания в этих условиях жёсткие. А если ты хочешь демонстрировать свои человеческие качества и прекраснодушие, – делай это где-нибудь в другом месте. Здесь этого не поймут. Жизнь и выживание – слишком разные вещи. При выживании работает естественный отбор, причём отрицательный.

– Печально это всё, Галка. Ладно, пойдём, навестим твоего Львёнка.

Мы спустились с Ильинской горы, прошли Курортную набережную, перешли реку по пешеходному мостику, на котором я встретил иволгу, и очень быстро оказались в «Бургере». Народа не было никого, и Львёнок сидел один, почему-то в полной тишине. Когда мы вошли, он подошёл к нам и продекламировал:

Между нами всё порвато,

И тропинка затоптата,

Не играй в мои игрушки

И не писай в мой горшок.

Ты ушёл к моей подружке,

Ты мне больше не дружок! *36

Это было обращено ко мне. Старшей сестре перепало ещё больше:

– А ты, мам Галя, вообще змеюка подколодная.

Галка по-матерински любила этого большого ребёнка, хотя смотреть со стороны на это было уморительно: Львёнок был гораздо выше, а Галка была похожа на четырнадцатилетнюю девочку-подростка.

– Ну что ты, моя хорошая, не злись! Пойдём-ка, выйдем на улицу, – сказала старшая сестра заговорщически, – мне тебе надо кое-что объяснить без лишних ушек.

Мы вышли втроём на крыльцо. Галка начала говорить Львёнку, как маленькой, показывая на меня:

– Никакой он не вор и не бандит. Он очень хороший человек, только жизнь у него слишком сложная…

– Ага! Всё-таки он мент, – продемонстрировал Львёнок свои недюжинные аналитические способности.