Могила Густава Эрикссона

– Мент, только бывший, и это к его делам в Кашине не имеет отношения. А дела у него тут, лапка моя, непростые. И я рада, что смогла ему немного помочь. Одно из его дел действительно касалось Сафона. С этим он тоже разобрался. Так уж случилось, что для нашей безопасности придётся нам озвучить легенду, что он твой родной дядя из Барнаула…

– Это я уже знаю, – перебил Галку Львёнок. – А дядя Юра у нас останется?

– Дурочка ты моя! Ну как он у нас останется? Сегодня он всё доделает и завтра вернётся в Москву, у него там жена и сынишка.

– Как вернётся в Москву, Галка? Он же тебя любит, это видно.

Ох уж эта непосредственность! Львёнок легко выдавал на гора то, что приличнее было бы скрывать. Галина Сергеевна совсем смутилась и потерялась. Она не знала, что сказать. Мы смотрели друг на друга и молчали. Бывают ситуации, когда моя врождённая трусость вылезает на поверхность во всей красе. А Львёнок всё не унимался:

– Дядь Юр, не уезжай от Галки! Она, знаешь, у меня какая хорошая? Самая лучшая в мире! Красивая, умная и добрая. Останься!

Я не нашёл ничего лучше, чем ответить ей полной белибердой, очень пристойной и очень лживой:

– Маринка, ты совсем ещё ребёнок. Жизнь – сложная штука, гораздо сложней песен Дайр Стрейтс.

– Ладно, мне пора на работу, нужно ещё кое-что сделать в музее, – сказала Галина, чтобы разрядить обстановку. – Юр, проводишь меня?

– Ребята, ну подождите! – попросил Львёнок. – Давайте я вас кофе напою и послушаем одну песню.

И Львёнок вернулся в кафе. Галка шепнула мне на ухо:

– Надо остаться и послушать. Она неспроста про песню сказала, это она так выражает свои мысли.

Мы возвратились и сели за столик. Львёнок принёс кофе и сел вместе с нами. Из колонок понеслись печальные и возвышенные звуки саксофона. Играла «Йо лэйтст трик».

Ай донт ноу хау ит хаппенд. Ит ол тук плейс со куик.

Бат ол ай кэн ду ис хендит ту йу энд йо лэйтст трик. *37

Когда Марк Нопфлер допел свою песню, такую же печальную, как и вся наша жизнь, Львёнок посмотрел на меня и спросил как-то совсем по-детски:

– Дядь Юр, а я тебя ещё увижу?

Мне пришлось убирать из голоса сдавленные ноты, хотя это не слишком удалось:

– Конечно, моя маленькая. Завтра утром я зайду попрощаться.

Я поцеловал Львёнка в макушку, и мы с Галиной вышли из кафе.

– Как же тебе, должно быть, с ней тяжело.

– Нет, – ответила Галка, – это без неё мне бы было тяжело.

– Скажи, а тебе действительно сегодня нужно что-то делать в твоём музее?

– Да, я, в отличие от тебя, не врушка.

Мы довольно быстро дошли до Входоиерусалимской церкви. Галка обхватила мою шею руками и прижалась ко мне:

– Я понимаю, что всё неправильно делаю, но давай проведём этот вечер вдвоём.

– Давай, конечно. Посидим где-нибудь?

– А своди меня в «Уютный двор». Там хорошо и спокойно, народа много никогда не бывает. Только дорого там, конечно.

– Ну, об этом не переживай. Во сколько за тобой зайти?

– Четверть седьмого.

Я зарылся лицом в её волосы, и мне не хотелось её отпускать.

………..

Мы сидели с Галкой в полутёмном «Уютном дворе» и пили мартини. Впереди у нас была целая жизнь. Целых четыре часа. Мы болтали без умолку о всяких пустяках. Или это сейчас мне кажется пустяками, а тогда казалось чем-то необыкновенно важным и значимым. У людей после сорока вырабатывается защитная реакция – принимать жизнь такой, как она есть. И хорошо, что так. Истерика взрослого человека невыносима, достаточно вспомнить чеховского дядю Ваню.

Посох в правой руке.

Поступь наша легка.

Поздно нам о грехе –

Мы не дети греха.

Был вокзал и разъезд,

Путь в сиянии звёзд,

Мир развёрстый окрест

На две тысячи вёрст.

Что ж, прощай, не жалей.

Что ж, прости, не желай.

Мы не ищем ролей,

Мы встречаем реальность

На долгом пути,

Где восток в рюкзаке,

Запад в левой горсти,

Посох в правой руке. *38

Мне казалось, что мы шепчем, но, видимо, говорили мы очень громко, потому что где-то высоко наверху заворочался и проснулся сценарист моей хромой судьбы. Проснулся и решил превратить высокую чеховскую драму в трагифарс. Такие уж у него замашки итальянского кинорежиссёра.

В ресторан дружно входили основные составы бежецкой и кашинской команд во главе с рефери, Жорой Сорокиным. Похоже, решили отметить окончание товарищеского матча и выпить за братский мир и дружбу. Ярко загорелся свет, официанты забегали, составляя столы и оснащая их всем необходимым. Откуда ни возьмись, появился тапёр со своим синтезатором, микрофоном и колонками. Мы с Галкой сидели в дальнем углу у окна, выходящего на обрыв. Вся эта суета нас особо не затрагивала, но атмосфера резко переменилась. Я уже предвкушал забубённый набор тюремной лирики, который и зазвучал минут через двадцать.

– Ну что же ты у меня такой затейник, – прошептал я сквозь зубы, обращаясь к сценаристу-концептуалисту.

И тут к нам за столик подсел Ташкент.

– Здорово, брат! Хорошо, что ты здесь. Познакомь меня.

Делать мне ничего не оставалось:

– Знакомься, Галь, – Георгий Николаевич Сорокин, хороший человек и мой старинный приятель.

Галке стало забавно:

– А хороший человек – это профессия?