Могила Густава Эрикссона

– Хороший человек – это важнее, чем профессия. О! – Жорка как всегда многозначительно задрал указательный палец. Потом обратился ко мне:

– А эта прекрасная дама, я так понимаю, тоже твоя племянница?

Я не смог удержаться и засмеялся:

– Слышь, Сорока, ты не поверишь, но тоже. Это старшая сестра моей Маринки. Сводная сестра.

– Везёт же, брат, тебе с племянницами! Ладно, мои родные, мы постараемся вам не мешать, – и Георгий Николаевич пошёл стараться нам не мешать.

Не прошло и трёх минут, как к нашему столу подвалил Сафон. Я сразу насторожился от его упыриной учтивости. Он проблеял своим мерзким тенорком:

– Здравствуйте, уважаемый! И Вы здравствуйте, Галина Сергеевна! Ну что же Вы никогда не говорили, что у Вас такая родня. Вы у городской администрации больше денег на музей не просите. Если что, обращайтесь напрямую ко мне, всё сделаем.

Трусишкой Галку никак не назовёшь, но будь я на её месте, я, пожалуй, испугался бы. А тут ещё, не успел отойти Сафон, подошёл к нам мужик лет пятидесяти пяти, с резко выраженными монголоидными чертами. Было понятно, что это Бурят. По нему было видно, что «они все отсидели подолгу и помногу». Вообще, был он похож на последнего из динозавров. Он обратился ко мне просто и без сафоновского лебезения:

– Здравствуй, уважаемый! Перетереть бы накоротке. Может, выйдем покурить?

Я шепнул Галке:

– Ты не бойся ничего. Сейчас пять минут, и я вернусь.

Мы вышли с Бурятом во внутренний дворик ресторана.

– Как мне тебя, уважаемый, отблагодарить за то, что ты для нас сделал? Мне Пушок всё рассказал.

Я крепко затянулся и посмотрел на него оценивающе:

– А ты и вправду отблагодарить хочешь или просто номер отрабатываешь?

– За меня кого хочешь спроси. Я тварью никогда не был.

– Понял тебя. Тогда есть у меня к тебе дело, не шибко обременительное, но важное сильно.

– Всё сделаю, – ответил Бурят спокойно.

– Женщину рассмотрел, с которой я сидел?

– Рассмотрел. Красивая.

– А кафе тут в Кашине «Бургер» знаешь?

– Знаю.

– Так вот, я завтра уезжаю. В «Бургере» работает моя родная племянница, Марина её зовут. А это со мной её сводная сестра, Галина, тоже родной мне человек. Присмотри за ними. Только не навязчиво. Так, чтобы ни одна тварь к ним не подошла. Сафону, падле, у меня веры нет.

– Езжай спокойно. Как за своими буду смотреть, и беспокоить их не буду. Ты на меня рассчитывай. После того, что ты для нас сделал, с них волосок не упадёт. Рассудил ты всё по закону по нашему, но эта тварь зубами скрежещет и будет скрежетать. Ещё что-то могу для тебя сделать?

– А мне больше ничего не нужно.

Мы вернулись в зал. Там уже вовсю шёл фестиваль тюремной лирики. Стало шумно и неуютно. Жора исполнял роль свадебного генерала и надувал щёки, возвышаясь во главе стола. Бригады, похоже, действительно братались, даже Бурят с Сафоном о чём-то тёрли вполне миролюбиво. Тапёр надрывался, а меня от его репертуара начинало подташнивать. Минут через пятнадцать музыкант объявил по микрофону:

– Эта песня исполняется по просьбе нашего уважаемого гостя из Москвы, Жоры Ташкентского, для другого нашего уважаемого гостя, Юры Преображенского, и его очаровательной спутницы.

Ты к запретке подойдёшь,

Помахаешь мне рукой,

Улыбнёшься, как всегда,

И крикнешь: «Здравствуй!»

Здравствуй, добрая моя,

Здравствуй, милая моя,

Не надо печали, и так всё ясно.

Прошлый раз смотрел в окно

Дождь шёл сильный, проливной,

Мы смотрели друг на друга и молчали.

По твоим щекам текли

Капли летнего дождя,

А может слёзы, слёзы печали. * 39

При всей моей ненависти к блатному шансону, Круга я люблю. У героев его песен есть душа. А уж уголовники они, или нет, – другой вопрос. И Жорка человек тонкий, хорошую песню заказал, под ситуацию, всё понимает. Кто знает, кем бы он мог стать, подельничек мой, сложись жизнь иначе. Но ни история, ни жизнь человеческая совершенно не признают сослагательного наклонения.

Когда песня закончилась, я церемонно встал. Жора тоже встал. Я кивнул головой, приложив руку к сердцу, и поднял рюмку. Мы выпили.

Галка сидела рядом со мной и напоминала маленького пушистого котёнка, окружённого стаей бродячих собак. Её испуг и агрессия выплеснулись на меня.

– Ты всё-таки вор в законе. Какая же я дура. Понимала, что тебе верить нельзя, ни одному слову. Ты же врешь, как дышишь!

– Милая моя, добрая, ну что ты говоришь такое! Ну, сама подумай, зачем мне было врать тебе там, на Ильинской горе? Смысл какой? Хочешь, я докажу, что говорил тебе правду?

– Хочу. Очень хочу.

– Я сейчас сделаю кое-что, что ни один реальный вор себе не позволил бы, чтобы не подорвать свой авторитет.

Я встал и подошёл к тапёру. Отдал ему пятихатку и пошептался с ним минуту. Он переключил синтезатор в режим обычного пианино и вышел покурить. Играть на музыкальных инструментах – как людей убивать: даже если ты совсем забыл, как это делается, всё равно умеешь.